Провинциализируя Европу - [48]

Так, в книге «Говорить правду об истории» говорится о том, что исторические нарративы предполагают некоторый обязательный минимум приверженности рациональному подходу[257]. В центре внимания этой книги, написанной тремя ведущими американскими историками-феминистками, лежит вопрос отношений между постмодернизмом, историями меньшинств и послевоенными демократиями. Авторы приветствуют влияние постмодернизма в той мере, в какой они видят в нем возможность множественных нарративов и множественных путей создания этих нарративов. Однако книга выдает крайнее замешательство авторов, когда они сталкиваются с доводами, в которых идея множественности нарративов используется с целью поставить под сомнение идею истины или факта. Если истории меньшинств доходят до того, что ставят под сомнение саму идею факта или доказательства, то, вопрошают авторы, как же нам в общественной жизни делать выбор между различными непримиримыми утверждениями? Не угрожает ли отсутствие какого-то минимума согласия относительно целостности политического организма Соединенных Штатов Америки и не повредит ли это, в свою очередь, способности нации функционировать как единое целое? Исходя из этого, авторы рекомендуют прагматичный подход «работоспособных истин», которые могли бы основываться на общем, рациональном понимании исторических фактов и документов. Чтобы нация могла эффективно функционировать, при этом избегая претензий на всеобъемлющий большой нарратив, эти истины следует защищать, чтобы институции и отдельные группы были способны делать выбор между конфликтующими рассказами и интерпретациями.

Историки, вне зависимости от идеологических пристрастий, демонстрируют примечательный консенсус, когда дело касается защиты методологических связей истории с определенным пониманием рациональности. В работе Георга Иггерса об историографии XX века подчеркивается связь между фактичностью и рациональностью в определении того, что может, а что не может считаться историческим доказательством: «Петер Новик, на мой взгляд, верно утверждает, что объективность в истории недостижима; историк может надеяться не более чем на правдоподобность. Но эта правдоподобность, очевидно, не покоится на произвольном изобретении исторических объяснений – она предполагает рациональные стратегии определения правдоподобия факта»[258]. Хобсбаум выражает сходные со своими коллегами по ремеслу эмоции: «Мода на то, что (по крайней мере, в англо-саксонском академическом дискурсе) известно теперь под туманным термином „постмодернизм“, к счастью, не так сильно проникла в сообщество историков, как это произошло с филологами, культурологами и социальными антропологами, даже в США. <…> Он [постмодернизм] подвергает сомнению различие между фактом и вымыслом, объективной реальностью и концептуальным дискурсом. Это глубокий релятивизм»[259].

Эти историки ставят в вину постмодернизму его неспособность, по крайней мере, на их взгляд, соответствовать условию рациональности, необходимому при включении нарративов в академическую историю. В книге «Рассказывая правду об истории» показана неизменная актуальность двух условий поддержания связи истории с общественной жизнью: демократия требует, чтобы свою историю рассказали группы, которыми ранее пренебрегали, а эти разные истории приняли бы разделяемые всеми правила рациональности и доказательности. Успешно встроенные «истории меньшинств» можно было бы тогда сравнить со вчерашними революционерами, ставшими сегодняшними джентльменами. Их успех помогает превратить инновации в рутину.

От истории меньшинств к множественному прошлому субалтернов

Спор вокруг историй меньшинств допускает альтернативные понимания самого слова «меньшинство». Как мы знаем, большинство и меньшинство – это не природные сущности, это наши конструкты. Повседневное значение слов «большинство» и «меньшинство» задано статистически. Но семантические поля этих слов содержат и другую идею: быть «младшим» или «старшим» в заданном контексте.[260] Например, европейцы, если опираться на числа, – это меньшинство в составе современного человечества, и они были таковым на протяжении длительного времени. Однако в XIX веке их колониальная политика основывалась на определенном представлении о старшем и младшем. Например, европейцы часто полагали, что их истории представляют высшие образцы норм, к которым должны стремиться другие общества. По сравнению с ними, другие общества являются «младшими» и «несовершеннолетними», о которых должны позаботиться «взрослые». Так что численное превосходство само по себе – это еще не гарантия старшинства или большинства. Иногда вы можете состоять в более многочисленной группе, но ваша история все равно будет соответствовать критериям «малой истории» или «истории меньшинства».

Таким образом, проблема истории меньшинств подводит нас к вопросу о том, что можно назвать «меньшинством» применительно к тому или иному конкретному прошлому. Отдельные конструкции и события прошлого остаются «младшими» в том смысле, что само их включение в исторические нарративы делает их прошлым «меньшей значимости» в сравнении с преобладающими представлениями о том, что есть факт, доказательство и принцип рациональности в практике профессионального историка. «Малое» прошлое составляют варианты прошедшего опыта, которым всегда отводится «низшая» или «маргинальная» позиции при переводе на академический исторический язык. Это моменты прошлого, к которым относятся, говоря словами Канта, как к моментам человеческой «незрелости». Это моменты, которые не подводят ни к демократии, ни к гражданским практикам, потому что они не были моментами проявления разума в общественной жизни