Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России - [32]

Это всего лишь минимум, но это уже гораздо больше того, что мы делаем сейчас. Как говорят, мы не можем себе позволить выделить несколько миллиардов долларов в год, которые стали бы вкладом США в подобное международное предприятие. На самом деле, мы могли бы это сделать, достаточно лишь сократить расходы на оборону пропорционально сокращениям, проводимым сейчас в России.

Совершенно очевидно, что большая часть проблемы ещё не решена. Сорок лет «холодной войны» настолько милитаризовали наше мышление, что мы неспособны думать политически о наших национальных интересах в своей стране и за рубежом. Так, например, мир после «холодной войны» может оказаться куда более опасным, чем сама эпоха «холодной войны», и не только потому, что советские ядерные запасы, особенно боевые, рассеяны сегодня по огромной, далекой от стабильности территории. Безопасность способны принести только политические решения, но единственное политическое решение, которое выдвинуто на сегодняшний день, это превращение пятнадцати независимых государств, большинство из которых не имеет никакого демократического опыта, в копии Америки. Это не политика, а тщеславие. Что же касается собственно России, евроазиатской страны, то, возможно, основное бремя экономической помощи ей должны были бы нести европейцы. Но если реформированная Россия окажется ближе к Европе (к Германии, например), а не к нам, согласимся ли мы с таким естественным ходом событий?

Новое политическое мышление — вот что нам сегодня действительно необходимо, а вовсе не новые вооружения, которые мы продолжаем развивать. Иначе будущие историки, изучающие конец XX века, не смогут объяснить, почему так много неортодоксальных идей родилось в старой авторитарной советской системе и так мало — в демократической Америке.

«Nation», 02.03.1992

P.S.

В начале интервью читатели могут обнаружить следы неоправданного оптимизма. «Менее примитивное и более подробное» освещение американскими журналистами событий в России, о котором я говорил в начале 1992 г., быстро уступило место «новым стереотипам, мифам и ошибочным концепциям». Так что, несмотря на то, что информации и доступа к ней стало гораздо больше, репортажи из посткоммунистической России, по уже упомянутым причинам, оказались менее объективными, менее взвешенными и глубокими и в целом менее достоверными, чем те, что шли в 70-х — начале 80-х гг., в разгар «холодной войны», из опутанного цензурой Советского Союза^{147}.

Остальные четыре сюжета, затронутые в этом интервью, данном мною спустя менее 2-х месяцев после распада СССР, требуют уточнения, с позиции сегодняшнего дня.

Как я и предполагал, от крупномасштабной приватизации, начавшейся в 1993–1994 гг., больше всего выиграла бывшая советская элита — номенклатура. Новый Советский Союз не возник, но ностальгия по старому Союзу растёт в обществе год от года, начиная с 1992 г. (Среди российских политиков стало популярно такое высказывание: «Тот, кто не жалеет о распаде Советского Союза, не имеет сердца. Тот, кто хочет воссоздать его, не имеет головы»). Частично как ответ на эти сантименты, президент России Борис Ельцин и президент Беларуси Александр Лукашенко подписали в декабре 1999 г. новый «Союзный договор», который почти сразу же был ратифицирован обоими парламентами. В январе 2000 г. Лукашенко формально возглавил новый Союз, а в апреле состоялось первое заседание органа, призванного играть роль его правительства. Что получится из этого нового Союза, присоединятся ли к нему другие бывшие республики, мы вряд ли узнаем в ближайшие годы. Известно только, что новый российский президент Владимир Путин склонен его поддерживать.

Не покинули политическую сцену и российские военные. Уменьшившаяся в размерах, ослабленная и деморализованная постоянными сокращениями бюджета и утратой чёткой миссии, российская армия то и дело оказывается втянута в те или иные внутренние конфликты. В 2000 г. роль армии в политической жизни опять возросла, в связи с чеченской войной и приходом к власти Путина. И, наконец, «реакция протеста» против западного влияния в России, которую я предвидел, действительно последовала, став значимым фактором политики конца XX — начала XXI века.

«ХОЛОДНЫЙ МИР»? Ноябрь 1992 г.

В 1992 г., впервые по крайней мере за 50 лет, отношения с Россией не были проблемой, поднимавшейся в ходе американской президентской кампании. Фактически Россию почти и не упоминали. Если вспомнить о тлетворном влиянии, которое оказывала в течение многих лет политика холодной войны, то это можно считать хорошей новостью. К сожалению, однако, в основе лежало ложное и потенциально опасное убеждение, что с концом Советского Союза в 1991 г. Россия и США оставили позади все свои длившиеся десятилетиями конфликты и вступили, как заявили на своей встрече в июне Борис Ельцин и Джордж Буш, «в новую эру дружбы и партнёрства». На самом деле никакой «новой эры» нет, и провозглашение её на высшем политическом уровне и в средствах массовой информации может породить ещё один идеологический миф из тех, что многие годы препятствуют установлению стабильных отношений между двумя ядерными гигантами. Политический горизонт уже затягивается тучами серьёзных конфликтов в российско-американских отношениях, которые неизбежно скажутся на внутренней политике. Между тем, ни один из кандидатов в американские президенты, включая Билла Клинтона, ни словом не намекнул, как будет действовать в случае подобного конфликта и как это может отразиться на его предвыборных обещаниях.