Противоречия - [5]

Трактат Авот гласит: Бодрится ум от знаний,

А сердце от любви закона. Нет тягостной любви и лишь полна страданий

Любовь Фамари и Аммона.

Предмет любви уйдет – забудутся беспечно

Любовь, и ласки, и обида; Но благо той любви, что будет крепкой вечно –

Ионафана и Давида.

Мудрец Нафан сказал: Нельзя исчислить смету

Грехам в Содоме и Гоморре,

Богатства, равного богатству Рима, нету

И нет сильней любви, чем к Торе.

Сказал Гамалиил: Кто Торы стал страницу

Учить седым, пред тьмой могилы,

Подобен старику, влюбленному в девицу,

Но не имеющему силы.

Рек рабби Симон: Истинам учить я буду,

И первая есть между ними –

Одна часть красоты рассеяна повсюду

И девять в Иерусалиме.

Но эту красоту вы можете, как в мирре,

Слезами потопить своими –

Одна страданий часть во всем великом мире

И девять в Иерусалиме.

УДЕЛ ЛЕВИТОВ

Чертя разумно линии межей

Великого раздела,

Колену Левиину Моисей

Не дал удела.

Сказал: Левиты позабудут плоть,

Как их межа забыта;

Принадлежит один удел — Господь –

Сынам Левита.

Прошли века. Израэль был разбит:

Его удел – гнет плена,

Но до сих пор задумчивый левит

Хранит удел колена.

Я понимаю, что врагам хотел

Левит предстать со славой,

Но как же смех не отнял твой удел,

О, рабби величавый?

В ШВЕЙЦАРИИ

Глубина небесная,

Камень-великан…

Пропасти отвесные

Падают в туман.

Каменны и щелисты

Стороны горы,

Склоны – можжевелисты,

Выступы – остры;

Кое-где нанизаны

Сосны в белой мгле;

Временем изгрызана,

Башня на скале…

К узким, мшистым келиям

Взлезу по камням,

К дряхлым подземелиям,

Сводам и орлам.

II СЕКУНДЫ ЖИЗНИ

«Вы тоже не раз замечали…»

Вы тоже не раз замечали,

Есть как бы опушка у сна?

Уж брезжут какие-то дали,

Ясней очертания стали,

Темь стала прозрачна, нежна..

Редеет дремота, но где-то

Еще сновиденья видны,

Вы ловите смысл их, ответы,

Но блески сознанья, как светы

Крадутся, ложатся на сны.

Вы чуете, вот заиграют,

Ворвутся, как песни, лучи,

Но всё еще сказки витают

И женщины снов моих тают

На самой опушке в ночи…

В БИБЛИОТЕКЕ

Откинусь. Строги и важны молчащие

И книги и бюсты-мыслители.

Как славно… Лампы, страницы шуршащие

И тишь монастырской обители.

Я вижу милые лица читающих,

Серьезные, скромные, дельные,

И слышу шепоты: «стон голодающих»,

«Лассаль» и «исканья бесцельные».

«Я странную женщину знаю…»

Посв. Е.К.Щ.

Я странную женщину знаю.

Душа ее – это мое:

Я тайны ее понимаю,

Лишь только взгляну на нее.

Она несомненно прекрасна,

Но кто ж получил ее «да»?

И все говорят, что несчастна,

И очень она уж горда,

Что всё ее горе от скуки,

Что просто она холодна,

Но любят ее, ее руки,

Духи ее trefle-incarnat.

Но знаю я то, что в ней скверно

И чем она так хороша:

Душа ее страшно безмерна,

Такая большая душа…

И этой душой она смело

Всю жизнь, сразу всю, обняла,

А после в себя поглядела

И там уж души не нашла.

«В знакомой, привычной печали…»

В знакомой, привычной печали,

Один, он давно уже жил.

Над ним подшутили: сказали,

Что кто-то к нему приходил.

«Какая-то барышня были.

Ушли, не сказав ничего»…

Он думает… Нет, позабыли

Знакомые адрес его.

Но что-то вдруг в нем загорелось,

Мечтая, он странно стал ждать…

Как жалко! Быть может, хотелось

Кого-то ему приласкать…

МОГИЛЬНАЯ НАДПИСЬ В ВАЛААМСКОМ МОНАСТЫРЕ

Посвящается М. X. Б.

Могилу раннею весною

Я – вольный, грустный, сам не свой,

Нашел, бредя глухой, лесною,

Давно заросшею тропой.

И на плите, склонясь лениво,

С трудом я разобрал едва

На ней зарубленные криво,

Почти что стертые слова:

«Раб Божий Варлаам, смиренный схимонах,

Благочестивейший в сынах пустынножитель.

В двадцать втором году, в младенческих летах,

По воле Господа вступил в сию обитель.

Подвижничал в трудах, посте и послушании,

До старости радея неустанно.

Семнадцать лет пребыл отшельником в молчании

На острове Святого Иоанна».

Я часто после, как влюбленный,

Любил к плите той приходить,

Мечтать, как жил здесь погребенный,

И думать, как же надо жить…

ПУСТЯКИ

Уже в былое цепь уходит далеко,

Которую зовут воспоминаньем…

В. Брюсов

Внучка! Кинь в камин полено!

Мерзнет дряхлая спина.

Сядь-ка к деду на колено,

Что ты, милая, грустна?

Эх, в твои года, бывало,

Грусть ко мне не западала.

И с чего бы? Знай, салазки,

Барабаны да коньки…

Вот раздолье! Шутки, пляски…

Ушибусь я – мама глазки

Поцелует: пустяки.

Не вертись, голубка, слишком:

Трудно деду-старику…

Вырос, внучка, я и книжкам

Дал вскружить себе башку.

Жили мы в крутую пору,

Сколько жару было, спору…

Хоть и были безбороды,

Все мы были смельчаки…

Чернышевский! Бокль! Свободы!

Отсидел в тюрьме я годы…

Впрочем, это – пустяки.

Я с тюрьмы не изменился,

Да разбила жизнь мечты.

Я взгрустнул, да вдруг влюбился

В попрыгунью, вот как ты.

Не бывать лукавей, краше

И нежней моей Наташи…

Как я плакал, как смеялся…

Дни и ночи, ночи – дни,

С нею я не расставался,

А потом… потом стрелялся…

Впрочем, это пустяки.

Внучка! Надо баловнице

Седину мне растрепать!

Ну, тогда еще, в больнице,

Помню, много стал читать.

Года три я так учился…

Тут уж в Канта я влюбился.

Сколько знали мук, печали

Одиночества мои…

Что за крылья вырастали!

Сам писал… да не читали…

Впрочем, это пустяки.

Стал скучать, скитаться всюду,

Много видел разных стран…

Никогда не позабуду

Рим, Венецию, Милан…

Помню, страстный, дикий, хмурый,

Жил я лишь архитектурой.

Вместе с готикой сурово

В высь летели сны мои…

А Севилья, а Кордова!