Наверное, из-за резкой смены погоды мне приснился какой-то странный сон. Будто бы мне уже много-много лет, у меня взрослые дети и даже внуки. Я иду по Красному проспекту от собора [6] до ТЮЗа [7]. По сторонам смотрю редко. Все узнаваемо, но какое-то другое, как часто бывает во сне. Над зданием обкома вместо красного флага трепещут на ветру непонятные полосатые, один, похож на голландский [8], а второй на итальянский [9], но на центральном белом поле что-то странное нарисовано. Что точно, мне с земли не видно. За типографией виднеется башня какого-то небоскреба синего цвета с двумя шпилями. Во сне это в порядке вещей. За березами бульвара всплыли странные изогнутые поверхности из стеклянных треугольников. Напоминает то ли бутон тюльпана, то ли кочан капусты. Красиво! Прямо посреди проспекта стоит маленькая симпатичная церковка с золотым куполом и крестом. Купол смотрится очень неплохо… И это в СССР — стране победившего атеизма… Вот ведь, что может присниться при переходе от лета к зиме!
Вставать не хочется, но лежать холодно. С кухни доносится шкворчание. Мама уже что-то жарит. Вот бы оладушки, они у нее здорово получаются.
После ночи под белым одиноким парусом, лезть в воду не хочется, но надо! Я еще в мае решил, что надо-надо обливаться по утрам и та-ра-рам! Поэтому подставляю тело под холодные спицы. Ух-х-х-х! Класс! Зажмуриваю глаза и подставляю лицо.
Стоп!
Что-то щелкнуло в голове. Почему я в старой квартире родителей? Это же Юлькина квартира сейчас. Почему стены в ванной покрашены синим и только до половины? Почему я здесь, а не у себя дома? Господи, сколько странного… Где Лёля? Что с ней? Спокойствие! Только спокойствие! Будем рассуждать спокойно. Жена попала в больницу, а я ночую у сестры? Допустим, что так, но Лёва лет 10 назад сделал ремонт, объединив ванную и туалет в просторный санузел. Ничего не понимаю! Холодная вода бьет в лицо, отгоняя последние обрывки ночного сна. Холодно! Я наконец догадываюсь посмотреть в зеркало.
С той стороны зеркального стекла на меня смотрит какой-то пацан. Большие почти негритянские губы, розовые щеки и нос картошкой. А ведь я знаю его! Это ж Борька Рогов, то есть это я лет в 16–17. Верхняя губа и подбородок абсолютно гладкие. Ни щетинки! На макушке ни одного седого волоса. А где же Борис Григорьевич шести десятков лет? Где, ё-моё, его-моё тело? Если оно осталось в 2018 году то, что с ним сейчас? Последнее, что я помню — падение в какую-то яму в «Волчьем Логове» Гитлера… Получается, что тушка там, а сознание здесь в моём же теле, но на 42 года моложе. А если с той тушкой что-то не то, как это отразится на мне теперешнем? А может быть, я там умер, но в силу аномалий места душа-сознание сделала такой кульбит?
А может это всё-таки морок и наваждение от удара головой о бетонный обломок? Всё это мне просто мерещится? Как там принято поступать в подобных случаях у литературных героев? Я крепко зажмуриваю глаза и изо всех сил щиплю себя за ногу.
Страшно глаза открывать, но надо, не ходить, же остаток жизни с закрытыми. Ну, на раз-два-три! Открываю. Поднимаю глаза к зеркалу. Так. Хорошо, в зеркале я. Оглядываюсь. Я в ванной в нашей новой квартире, куда мы переехали три года назад. С кухни звуки готовки. Всё правильно, мама приехала с дачи, чтобы проследить, как мы с Юлей соберемся в школу. Завтра же первое сентября. Похоже, что все-таки это был сон с продолжением наяву. Это я про шестидесятилетнего старика с детьми и внуками. Пойду, мамане расскажу. Отец вечером приедет, и ему можно будет рассказать. Пусть посмеётся.
Я энергично вытираюсь. «До покраснения кожных покровов», как пишут в журнале «Здоровье». Натянув чёрные трусы и футболку, врываюсь на кухню, как ураган.
— Ма-ам, как там оладушки? Готовы? — На ходу пытаюсь схватить лепешку со сковородки, но получаю по спине полотенцем.
— Ага, сейчас эту сковородку допеку и можно приступать, а ты, давай, беги, штаны надень и Юлю буди, пусть умывается.
— Юлька, — ору я громко, распахнув двери гостиной, где ютится сестренка, — подъём! На горшок и завтракать, — в ответ мне летит подушка, но мимо. Нет еще у сестренки нужной меткости.
Возвращаюсь на кухню и краду оладий. Тут же пытаюсь запихнуть его в рот, пока мама отвернулась. Он такой поджаристый и горячий, что я невольно сжимаю веки… Оп-па!
— Зачем я так тороплюсь? — появляется мысль — можно подавиться и помереть молодым. Лучше сесть спокойно и рассказать про сон. Хотя, нет, лучше ничего не рассказывать, а как-то договориться с «носителем», ведь уже понятно, что произошла «прививка» сознания старого меня в мозг мой же, но в шестнадцатилетний. А переключение происходит при напряжении лицевых мышц. Вот! Надо написать Борьке! Кратко изложить суть и предложить план совместной жизни в одном отдельно взятом теле. И прежде всего — о способе диалога. Ффу-у! Шизофрения какая-то…
Иду к себе в комнату, хватаю карандаш и пишу, — «чтобы переключиться, зажмурь крепко глаза и стисни зубы». — Боюсь, что если промедлить, то может еще что-то произойти. Здорово конечно, оказаться в эпохе, о которой остальсь только смутные воспоминания. Да еще и на сорок два года моложе.
