Против часовой - [21]

— Да, я лечу к мужу, — произнесла Наташа. И добавила: — Но он об этом не знает…

Принесли текилу во влажных бокалах, которые до того окунали краями в соль. К концу дозы Наташа была обучена пить текилу, а Солвейг в свою очередь узнала о Наташе все. Ну, во всяком случае, то, что уложилось в два часа последующего полета. Можно сказать, они стали подругами — так, во всяком случае, стало казатьсяь захмелевшей Наташе. Она не раз тревожно спрашивала думаете, я найду его, и Солвейг успокоительно похлопывала ее по руке.

— Вообще-то, детка, в твоем положении легче всего найти его и убить.

Наташа поперхнулась текилой. — Как… убить?

— Ведь так сказано в этом самом Указе, если я точно поняла. Сказано: если муж жив! А если он мертв, то ты сможешь вернуться к детям… Ну, не самой, конечно. Ты и не сумеешь. Поверь, не такое это легкое дело — убить человека. Это, можно сказать, искусство. Да еще убить… знакомого. Но в Мексике с этим несложно. Безработица, что поделать. Даже совсем зеленые юнцы принимают заказы. Попадаются, конечно, бедолаги: стрелять плохо умеют, нервничают, палят куда придется, калечат мишени. А с мачете вообще не справляются — городские, что с них взять… Деревенские-то с детства поднаторели в драках. Особенно индейцы…

У нас в Москве тоже с этим несложно, подумала Наташа, но вслух не сказала: еще подумает Солвейг, что она, Наташа, что ни день прибегает к услугам наемных киллеров. И чуть было не спросила: мол, откуда Солвейг так хорошо осведомлена в механике этого дела. Как это называется — мокрого. Но, хоть и была нетрезва, спохватилась и промолчала.

— Если у тебя есть лишних долларов триста-четыреста. Впрочем, можно устроиться и за двести. — Солвейг прикрыла ладонью рот. — И вот что, детка, не печалься. Ты не бежишь от себя, ты идешь от себя к себе. Ты возвращаешься в дом. Мы все на пути к дому… — И тут Солвейг сладко и широко зевнула, прикрыла глаза и через мгновение уже спала, откинувшись, чуть похрапывая, и необъятная ее грудь уютно ходила вверх-вниз. И Наташа поймала себя на том, что с наслаждением использовала бы эту грудь на манер подушки.

Глава 16. ПРИЗЕМЛИЛИСЬ

Разбудил Наташу голос в репродукторе: пристегните ремни… внимание… мы осуществляем посадку в аэропорту столицы Мексики городе… температура воздуха…

— Отлично долетели, детка, — сказала Солвейг, будто и не спала. — Тебя встречают? А не то…

— Нет-нет, у меня трансфер, — сказала Наташа, пытаясь встряхнуться. — И отель заказан…

Тут самолет скакнул в воздушную яму, чуть клюнув носом, и резко накренился вправо. Краем глаза Наташа увидела в иллюминаторе остроконечные горы на горизонте, поползшие куда-то вверх. Ее отвлекло от пейзажа то, что при маневре с полки над передним креслом что-то вдруг сорвалось. Оказалось, какой-то идиот засунул туда недопитую пачку томатного сока. Спереди раздался хрип и кто-то засучил ногами так сильно, что переднее кресло заходило ходуном. Видно, пассажир забыл, что привязан, и попытался вскочить, чтобы оценить последствия для своего костюма. Солвейг сказала задумчиво:

— Нет, определенно нам с вами везет, милая. Вот скажите, у вас была в жизни хоть малейшая надежда познакомиться с мужчиной, на которого хоть однажды падал томатный сок?

И обеим отчего-то стало так смешно, что они, сблизившись головами, зажав руками рты, принялись хохотать. Тут включились турбины, и уши заложило.

— Поздравляю, ты прибыла куда надо. Мексика, детка, это родина мира. — Солвейг кричала Наташе в самое ухо. — Ты идешь к самой себе, детка. — И повторила с напором, как цыганка некогда — Ты идешь к дому! — Наташе стало чуть не по себе. Потому что ее дом находился как раз в противоположном направлении… Да-да, она цыганка, она ворожит, Наташа ведь — просто по туру…

И тут самолет еще раз скакнул, раздался звук легкого удара под ногами, толчок и — покатили, подпрыгивая, по бетонной посадочной полосе. Русские дамы в салоне дружно зааплодировали, а мужской голос громко крикнул браво! браво русскому летчику! И, пожалуй, это было в последний раз, когда Наташа услышала голос родного патриотизма…

— Вот, возьми мою карточку, детка, — сказала Солвейг и протянула Наташе визитку. — На всякий случай. И не стесняйся, сразу звони, если что-нибудь будет нужно. Что-нибудь будет не так.

И опять Наташа поежилась. Сказала спасибо, спрятала карточку: сначала хотела просто сунуть в сумку, но потом положила в кошелек, рядом с деньгами, будто почувствовав, что карточка эта ей весьма и весьма пригодится… Старуха грузно поднялась, опираясь на палку, Наташа протянула было руку, чтобы ей помочь. — Не надо, детка, — сказала Солвейг О’Хара не без царственности, — я тебя пропускаю… Иди, я всегда выхожу последней…

Уже на трапе Наташа задохнулась от чужого пряного воздуха, зажмурилась от яркого солнца, но и беспокоясь — встретят ли ее, найдет ли она все, что нужно… Но все оказалось на редкость легко: она пристала к веренице пассажиров, что шли к зданию аэропорта, потом недолго топталась в очереди к окошку пограничного контроля, где таможенник бегло взглянул на нее и на паспорт и, улыбнувшись, произнес пор фавор, синьора… Наташа несколько струхнула, когда увидела, едва пройдя несколько шагов по залу, довольно флибустьерского вида крепыша со смоляными густыми усами, коричнево-черной наружности, который держал над собой плакат, где по-русски было начертано ее, Наташи, имя. Едва она подошла, как он оскалился хищно и почти вырвал у нее из рук чемодан. Сумку инстинктивно Наташа не стала отдавать.