Протест настоящего мужчины - [42]

В домике на краю утеса была всего одна комната, служившая бабушке с дедушкой и столовой, и спальней. Комната была довольно просторная, с маленьким оконцем, входная дверь всегда распахнута настежь: комната выходила на восток, а ветры в этих краях дули преимущественно западные. Здесь стояли стол, три стула, кровать и комод. Единственным украшением комнаты была каминная доска над очагом, на которой были выставлены на обозрение все бабушкины сокровища: блестящий серебряный будильник; две вазы; бронзовый гном с разбитым термометром в руке, ртуть из которого давно вытекла; цветная фотография скаковой лошади в позолоченной рамке; на трех спичечных коробках, обернутых красной жатой бумагой, покоились раковины морских ежей. Охраняли все это великолепие две фарфоровые собаки, сидевшие по оба конца каминной доски. В день моего приезда бабушка давала мне подержать одну за одной все свои драгоценности; у меня захватывало дух от восторга, а бабушке они делались от этого еще милее.

Маленькая, круглая, как колобок, бабушка в молодости была, должно быть, изящна и миловидна. Одевалась она, сколько я ее помнил, во все черное: черные шерстяные чулки, черные башмаки, черное платье, явно видавшее лучшие дни. Ее свежее лицо являло приятный контраст с этим унылым одеянием: глаза у бабушки были синие, как море, на щеках играл румянец, серебристые локоны оттеняли густой здоровый загар. Когда что-нибудь радовало ее или восхищало, она задорно трясла головой, отчего кудряшки разлетались в стороны, и она походила тогда на девочку, наряженную старушкой. Ей было уже за шестьдесят, но мне часто казалось, что она вдвое моложе. Если на меня вдруг находила лень, бабушка срывалась с места и с криком «Догоняй!» мчалась во весь дух к амбару, а то сбегала на берег, обнаженный отливом, и прыгала там с камня на камень. Я бежал за ней, крича вдогонку, что она «пустая, легкомысленная старуха», повторяя слова матери, которые так часто слышал.

Малладафская пустошь даже в погожие летние дни безлюдна и неприветлива. Земля здесь голая, неровная, усеянная камнями и поросшая бурым вереском, который никогда не цветет; сотни крохотных речушек бегут по ней в разных направлениях, не пересекаясь и придавая ей вид загадочной картинки, в которой, сколько ни ищи, не найдешь никакого смысла. Домик бабушки стоял в трех милях от шоссе, там, где пустошь была еще проходима. Меня всегда удивляло, почему дедушка поселился в такой глухомани. Он был человек суровый, молчун. И наверное, считал, что, женившись на ветреной семнадцатилетней девчонке с младенцем на руках, он проявил такое великодушие, что она не вправе что-нибудь еще от него требовать. А может, в нем говорила простая ревность: мало ли какая глупость взбредет в голову его хорошенькой женушке, — пусть с трех сторон его дома простирается негостеприимная пустошь, а с четвертой плещет бескрайние волны океан, так-то оно спокойнее. И он столь успешно оградил ее от всего мира, что до конца дней своих — а умерла она, как только мне исполнилось тринадцать лет, — самым длинным ее путешествием была поездка в городок Страбейн эа пятьдесят две мили, где за неделю до свадьбы она выправила документы о рождении своей дочки — моей будущей матери.

Мы с бабушкой славно проводили время вдвоем. Смеялись, подтрунивали друг над дружкой. (Постоянным источником шуток был бабушкин английский язык. Она говорила на гэльском, и английские слова не произносила, а выплевывала.) Бывало, мы засиживались до полуночи; сидим у очага, вспоминаем всякие случаи и вдруг решаем устроить пир; угли еще пунцовые, и мы жарим на коровьем масле селедку или угря, а то и припасенную для завтрашнего обеда дикую утку. Я читаю рассказы из школьной хрестоматии — бабушка не умела ни читать ни писать, — она слушает с живейшим интересом, стараясь не пропустить ни слова; а если чего не поняла, просит прочитать еще раз и засыпает меня градом вопросов.

— Ты когда-нибудь ездил в автомобиле? Настоящем автомобиле для людей?

— Ездил один раз.

— Понравилось? Не укачало?

Когда я уставал, она пересказывала прочитанное («Правильно я поняла?»); особенно любила историю о храброй дочери смотрителя маяка и занимательные биографии выдающихся женщин — мадам Кюри, Флоренс Найтингейл. А то вдруг схлынет жажда знаний, бабушка тряхнет головой и воскликнет:

— Вот черт, сынок! Совсем мы с тобой забыли!

Бабушка поминала черта не потому, что была склонна богохульствовать, просто она очень редко слышала, как говорят женщины.

— Бежим скорее на берег! Сейчас мимо мыса пойдут норвежские рыбаки. Скорее, скорее! Знаешь, как хорошо их видно в лунную ночь!

В этом глухом углу не было никаких развлечений, и, чтобы как-то скрасить мне жизнь, бабушка была готова терпеть любые неудобства. Мы часто вставали с зарей, чтобы посмотреть пролет гусей, которые тянулись косяком высоко в холодном небе. Часами могли сидеть на камнях у самого берега, поджидая появления акул; зубастые хищницы брали в кольцо масляно темневший в воде косяк макрели и, плавно скользнув, нападали. Иногда мы разувались и шли по колено в воде, пока не ощущали босыми ногами живой трепет камбалы. Зажмурившись, пошаришь руками по дну и тащишь наверх большую плоскую рыбину. Я только потом понял, что бабушка придумывала эти забавы специально для меня, хотя нисколько не сомневаюсь, что и сама она развлекалась не меньше.