Протест настоящего мужчины - [40]

— Уроки рисования! Здорово придумал, не подкопаешься! А я жене сразу сказал: «Не нравится мне этот малый». Так и сказал: «Не верю я этому субчику, хоть тресни!»

— А где он сейчас? — спросил отец.

— Он уехал дневным поездом, — откликнулся монсеньер. — Я сам проводил его.

— Вы уволили его?

— Когда ко мне в церковный дом явился Фрэнк и все рассказал, я решил, что будет лучше…

— Ты прав, черт меня дери, он его уволил и спровадил отсюда, не дал мне вытрясти из него душу! Но в полицию я все равно пойду — тут священник мне не помешает! Я этого подонка упеку, клянусь богом, будет знать, как устраивать такие штучки!

— Он уже уехал, Фрэнк, — заметил священник. — И ничего страшного не произошло. Ничего страшного.

— Ну, а Майр? — спросил отец, читая мои мысли. — Она-то как?

— Я ее ни о чем не спрашивал, — ответил О’Флаэрти. — Пришел домой с последней мессы и, когда услышал обо всем, отходил ее ремнем как следует, не поскупился. Этот урок она не скоро забудет, клянусь богом!

— А потом Фрэнк пришел к вам, монсеньер, и вы проводили Десмонда до поезда? — допытывался отец.

— Да, да, — подтвердил священник, закрывая глаза и клевал головой. — Он уже в Дублине.

— А я еду в полицию! — закричал О’Флаэрти. — Знай я, что вы его вот так втихую спровадите, я бы не к вам пошел, а к нему самому, на месте бы с ним посчитался. Что, разве я не прав? Ну-ка скажи ты, Джек!

— А он вам что-нибудь сказал, монсеньер… когда вы его обвинили?

— Я его ни в чем не обвинял, — устало произнес священник, — просто велел собрать вещи и уехать.

— А кто из ребят был тогда в его доме? — обратился отец к О’Флаэрти.

— Младший О’Брайен, моя Майр и один из Толандов. О’Брайен сам видел, как этот скотина повел Майр к дивану в углу комнаты, одной рукой обнял ее за шею, а другой…

— Здесь ребенок! — воскликнула мама, указывая на меня.

— Только не при ребенке! — Монсеньер снова ожил и сразу изменил тему разговора: — Ну, а как ты, Джек? Здоров? Сможешь завтра работать?

Отец взглянул на маму.

— Знаю, о таких вещах полагается просить заранее, — продолжал священник. — Но ты сам понимаешь, я в безвыходном положении. Одна надежда на тебя, Джек.

— Он еще не совсем здоров, монсеньер, — сказала мама.

— Знаю, миссис Харган. Но если он все-таки сможет, — его щеки затряслись от неподдельного волнения, — я буду его должником по гроб жизни. Ну, Джек?

— Завтра я буду в школе, — сказал отец.

— Вот и прекрасно. Прекрасно. Значит, все образовалось. — Он повернулся к О’Флаэрти: — Едем, Франк?

— Вы подвезете меня в полицию или мне идти пешком? — упрямо стоял на своем О’Флаэрти.

— Что ты посоветуешь, Джек? Как ему, по-твоему, поступить? — Левый глаз монсеньера снова затрепетал, губы сжались.

Отец посмотрел на него, потом перевел взгляд на О’Флаэрти. Наконец сказал:

— Послушайся священника, Фрэнк. Это лучшее, что ты можешь сделать.

На лице монсеньера засияла благодарная улыбка.

— Вот что мы с вами сделаем, — сказал он О’Флаэрти. — Сначала поедем в город. Да. Там зайдем в церковный дом и вместе выпьем. И все как следует обсудим. Идет? Ну и прекрасно. Прекрасно. Значит, решено. Первым делом — выпить в церковном доме. — Он подтолкнул О’Флаэрти к выходу и бросил через плечо: — Завтра я снова приеду, Джек, приветствовать твое возвращение в родные стены. И смотри береги себя. Хороших людей мало, так мало.

О’Флаэрти все еще ворчал, но монсеньер, ни на секунду не умолкая, довел его до машины, и голоса их утонули в шуме двигателя.

В кухне снова стало тихо.

— Господи, помилуй и спаси! — воскликнула мама. — Вот тебе и мистер Десмонд! В наше время уже и не знаешь, кому верить.

Отец думал о своем.

— «Бог услышал мои молитвы» — вот что монсеньер сказал о нем в первый день, — вспомнил он вдруг. — Здорово! Но меня не проведешь! Я его раскусил, как только увидел. Теперь монсеньер и сам понял, с кем имел дело, — только, как всегда, поздно.

— Ты уверен, что сможешь завтра работать? — озабоченно спросила мама.

— Ты же слышала, как он просил? Только что на колени не встал. — Отец расправил плечи. — Слово я сдержу. Не подведу его.

Пол Десмонд украл мою девчонку! Это была последняя капля! Не дождавшись конца чаепития, я выскочил из-за стола и шмыгнул в свою комнату — сказал, что нужно делать уроки. Там кинулся на кровать и долго-долго рыдал в подушку — до звона в ушах, до боли в желудке. К чему жить дальше: вместо отца у меня теперь Сержант, мама при нем боится смотреть мне в глаза, а когда мы одни, просит меня заниматься побольше, «чтобы его не расстраивать». Да, я потерял родителей, но это еще полбеды, самое страшное — я потерял Майр, мою золотоволосую, веселую Майр, прекрасную мою Майр, потерял, потому что пренебрег ею. Я шептал ее имя, и каждый раз оно отдавалось болью в желудке, и слезы лились из моих воспаленных глаз; я безжалостно казнил себя, снова и снова повторял ее имя, и передо мной возникало ее задорное лицо, покрытые веснушками руки, я вспоминал, как изящно и кокетливо она вскидывает голову. И он, Десмонд, украл ее у меня! Приподнял ее подбородок и прижался губами к ее губам! А вдруг он наговорил ей с три короба о Венеции, Малаге и Ментоне, и они сговорились встретиться там через неделю! Вор! Негодяй! Змея подколодная! Медленно, со смаком я хулил и проклинал это исчадие ада.