Просторный человек - [117]

Но другое чувство перекрыло, и она подбежала возбужденно:

— Анна Сергеевна! А я собиралась звонить вам. Кажется, у Тани будет мастерская. ФЕЯ обещал.

Она рассказала о ходатайстве, о слове «лады́»…

— Он так и сказал «лады́»! — и засмеялась.

— Ну, так говорят иногда, — рассудительно ответила Анна Сергеевна. Она немного медлила: звать — не звать. И решилась: — Пошли смотреть Танины работы! Я пригласила Вадима.

И увидела промельк радости в Аськиных глазах — целый взрыв ее! — и потом вдруг полное потухание — до плоской блюдечности лица, не освещенного никаким чувством:

— Я не смогу, Анечка.

— Что так?

— Должна быть дома.

— Кто-нибудь болеет?

— Нет, что вы!

— Ну так и поглядим картины, это большая радость! Ведь сама не знаешь, за кого хлопочешь. Она — удивительный художник, хотя и тяжелый человек. Я не люблю ее, но тут… Хочешь, позвони домой, чтоб не волновались.

— Не могу я, Аня!

А сама уже искала глазами телефонную будку, которая, помнится, была где-то рядом.

На звонок откликнулся муж. Голос неприятно поразил, будто не знала его, не слышала каждый день.

«…Я не виновата перед ним, — твердила Ася как заповедь, уже не веря в нее. — Нет, виновата. Но я не хочу слышать этот голос».

— Алло! Чего вы молчите? — резко и как-то ругательски спросил он (никаких дурных слов не было, но они разумелись).

— Слава, это я.

— А! Где ты?

«…Я виновата, но сегодня я ничего дурного…»

— Ну что? Ответить не можешь? — Он не смягчил тона, услыхав ее. Стало быть, зол, возмущен, взбешен. — Так где все же?

— У Татьяны Всеволодовны.

— Не ври, если не умеешь! У нее нет телефона!

— Я возле ее дома…

— На цепь тебя сажать, что ли?

Он, кажется, все же выругался про себя. Ася осторожно повесила трубку. Шагнула из будки, почти наткнулась на Анну Сергеевну.

— Ну что, пошли, Ася?

И вдруг Асины глаза сузились до черных, косо прорисованных полосок на неестественно белом, меловом лице:

— Ненавижу! — И — злые слезы, которые так и не пролились.

— Не может быть!

— Да! И не хочу. Не хочу ничего. И ничего не жаль. И никого!

— Успокойся.

— Я спокойна, куда уж больше. Простите, Анна Сергевна. Я пойду.

— Домой?

— Нет! — И топнула зло. — Нет, нет! Ни за что!

Анна Сергеевна не знала, не ждала такого.

И это Аська? Движения ее недобры и хищны, вся подобралась, как для прыжка. Это она ли лопотала там, в семье, обихаживая и обворковывая мужа, бабушку, дочку; излучала уют и тепло; сама ловила излучения любви из трех пар преданных глаз. «Или я совсем не понимаю ничего? А может, она просто вспыльчива? До такой черноты? До такой злости?! У, дикая кровь!»

— Да одумайся ты!

Ася вдруг усмехнулась:

— Хорошо. Одумаюсь.

Анна Сергеевна достала сигареты, Ася тоже потянулась (рука непослушна), закурила, ничего не испытывая от дыма, кроме неудобства во рту и бронхах, но ловя и перенимая резковатое движение, диктуемое зажатой в пальцах сигаретой.

Анна Сергеевна уловила этот поиск подобия, улыбнулась:

— Дурочка ты, дурочка! Да я все бы отдала за теплый дом.

— Я перегрызу… — уже миролюбиво отозвалась Ася.

— Что перегрызешь?

Ася промолчала, вернее, ответила, но себе:

— Прутья клетки. Или поводок. А если капкан — то свою лапу.

Они увидели его одновременно. И потянулись, как два дерева по ветру. (Одно, вероятно, повыше и потому пышней, — ему больше солнышка, другому — тени.)

Есть ли такое понятие: жизненная энергия (раньше даже полагали, что есть энергия тепловая)? Она (то есть жизненная) так нужна в мире, и тот, кому она дана… Впрочем, разговор этот не к месту и не ко времени. Совсем, совсем не о том, — скорее, об иной тонкой материи, тяготеющей к проблеме выбора. Как лесоруб присматривается: какое из двух? То, что жизнеспособней и крепче (и древесина лучше), или это вот — слабое, затененное другими кронами (не так жаль)? Тут, конечно, не приходится равнять, — Время есть Время, а лесоруб — всего лесоруб, что бы там Анна Сергеевна ни придумывала о справедливости и поддержании лучших качеств… Но есть и представление о крепких корнях, об умении защитить себя и, опять же, о том, чем поступиться (был такой разговор о ящерице где-то в самом начале)…

Вадим почти бежал к ним неровной, нервной своей походкой, за которой в волнении переставал следить.

— Ася! Ася!.. Здравствуйте, Жанна!

Он сначала подумал, что это сговоренная случайность — обе ждут его. Звонили вместе? Заранее решили, что Анна Сергеевна позвонит? Почему так? И, подумав это, увидел Асю проще, мельче — в глупом парике, довершавшем сходство. Маскарад, игра… «Да что я знаю о ней? Может, все придумал для себя!»

Но, поглядев в ее полные сумрака глаза, устыдился.

— Что-то случилось, Ася?

— Да… В общем — да. Не знаю.

И сумрак начал истаивать, и взгляд ее впился в его до оторопи знакомое и любимое лицо: все, все как было. Даже две веснушки на нижней губе! И широкий рот, и крупные неровные зубы. И по этой открытой улыбке понятно, какие там, под темными очками, глаза. Не все они могут скрыть, эти очки.

Ася оглянулась на Анну Сергеевну и увидела страдальческий блеск в ее глазах.

— Вы, наверное, не пойдете смотреть картины? — сказала Анна Сергеевна и тряхнула светлыми волосами.

Только тут Вадим перевел дыхание, отпустил Асины плечи (так и стоял, значит, держа ее крепко)