Просторный человек - [118]

— Вы не рассердитесь, Жанна? Я провожу…

— Разумеется. Я ведь даже не предупреждала Таню, она ждет меня одну.

Анна Сергеевна улыбнулась добро и приветливо. Махнула на прощанье рукой. А чего? Это так славно, что они с ее помощью встретились.

И только повторенное бодрое движение головой, так что отлетели лезшие на глаза короткие пряди…

Нет, нет, иллюзий у нее не было.

Но что-то ведь было?

— Ася, что произошло? — сразу же спросил Вадим.

Она затруднилась с ответом. В самом деле — как это сочетается? — плохо с мужем и, вроде бы оттого, плохо у них с Вадимом?!

— Я больше не могу дома, — ответила она и заплакала. Прямо среди вечереющей улицы и толпы.

— Аська, но ведь я тебя не гоню туда! — не скрывая радости, прокричал Вадим. — Я давно… ты помнишь, я сказал тебе…

— Помню, помню…

— Ну так что же?

Ей не выговорить было про Сашку — что Коршунов не отдаст дочку, что он сильный человек, что девочка, наконец, привязана к нему.

— Ну, ну, Ася? Ответь что-нибудь.

— Не знаю. Как-то больно все.

И ему было больно. И снова подумалось о том, что теряет ее, что слишком долго идет это сравнение: ОН — Коршунов. И, кажется, не в его пользу. Может, не так она безрасчетна и безрассудна? Коршунов — сильный человек в этом мире, энергичный, знаменитый. Вдруг она  э т и м  дорожит?

— Тебя что-то держит возле него?

— Как ты не понимаешь?!

Он не понимал. Он снова схватил ее за плечи, заглядывал в подурневшее, заплаканное, загнанное лицо.

Конечно же он не знает, что такое ребенок. Свой. Любимый. Как эгоизмом разорвать его пополам?! Заставить страдать и выбирать безвинно. Была у Рыжика теплая нора, домашняя устойчивость (наконец-то в их доме, еще с дедовских времен, десятилетиями разоренном, устойчивостью!), и теперь без вмешательства посторонних сил взять и разбить все, оставить Сашку на ветру и на юру, как сама осталась когда-то.

— Аська, да ты разлюбила меня!

Они никогда не говорили этого слова, а теперь вот вырвалось, и Ася сразу заметила это, и страдальческий тон его, и всю точно наехавшую на них серьезность положения. Серьезность уже из-за них самих, когда в опасности их чувства.

— Дать тебе подумать? — спросил он убито.

— Да. Вероятно. Не подумать, а…

— Решиться? — подсказал он.

Ася кивнула.

И тогда он схитрил. Впервые за все время — и х  время.

— Слушай, Аськин, здесь ведь не поговоришь. И ты торопишься. Давай так: я буду ждать тебя завтра в лесу, на развилке, ладно? Помнишь, где мы прятались. У разбитой ели.

— Когда? — одними губами спросила Ася. — Когда приехать?

— К двум часам. Сможешь, Аськин?

— Даже если не смогу!

Он сжал ее плечи и отпустил:

— Ну, беги. Знаешь, кто ты есть?

— Кто?

— Чудо.

Она всхлипнула, уже смеясь тихонько, в комической решительности у всех на виду содрала парик и помахала им Вадиму:

— До завтра. Я рада. Я очень счастлива.

Ася бежала, размахивая париком, точно вражеским скальпом. Все на какое-то время высветлилось, хотя решений не найдено. От одного этого жеста — взять и удержать ее за плечи, от прикосновения. И тут же: «Ты меня разлюбила?!» И — будущая встреча в лесу. Впервые назначенное свидание. Смешно сказать, но до этого они ни разу не сговорились о встрече. Не обменялись телефонами. В этой необусловленности была своя прелесть: так вроде бы и должно быть — естественно, без натуги. Он заходил за ней в больницу — и все. Это была его забота — знать, когда она освобождается. Но вот стал заходить Коршунов…

Как прекрасно, что завтра в лесу!

Поедет одна, поездом, мимо знакомых оврагов, делянок с капустными и свекольными грядками, мимо лесов и болот. Уже слышится запах молодой травы, и крохотная серая птичка мухоловка, ненадежно спрятавшая свое гнездо в разломе сухого дерева, грозно глядит черными бусинками глаз, готовая броситься на врага… А если забрести подальше, туда, где заросший травой овраг…

Дома была одна Алина. Она услышала звук отпираемой двери, вышла — строгая:

— В чем дело, Ася?

— А что?

— И тебе не стыдно?

Ася оглянулась, боясь, что услышит Сашка.

— Нет ее. Он увез.

— Куда?

— Не знаю. Впервые постучал ко мне, вошел, плюхнулся на диван. Белый весь.

— Пьяный?

— Не в том дело. Да. Пьяный. А тебе что? Разве дозволено поступать как вздумается? Безо всякой ответственности?

— А что я сделала?

— Не знаю. И знать не хочу. Ты со мной не откровенна, и я не вникаю.

— Так что же ты судишь?

— А вот то! Честно скажу — я надеялась… Ждала, думала — заговоришь. Я не люблю твоего мужа. Но ведь ты ему жизнь исковеркала!

— Я?

— Да, ты! Чего ты удивляешься?

— Я жалела его.

— Жалела? А что от  с в о е г о  дала? Ты, богатая?!

— А он?

— Да ему и поделиться особенно нечем. Но он хоть любил тебя.

— А я что же? По расчету, что ли?

— Конечно. Ты по расчету. Только не материальному. Я не поняла тебя тогда.

— Чего не поняла?

— Я думала, ты опоры ищешь, его силы.

— Силы? Е г о  силы? Смешно!

— Есть. У него есть. Просто тебе не понадобилось. Ты другого хотела.

— Чего же я такого плохого хотела, Алина?

— Прожить не вместе, а около, чтоб тебя не трогали, вот чего. Зачем тебе свобода, скажи? Ведь ты думала — он не заметит, что ты от него свободна!

— Алина, дело не в этом. — Ася вдруг почувствовала себя усталой. — Ты объясни, что произошло?