Просторный человек - [112]

— Это я вижу, — насторожился гость.

— Да и ты не из них.

— И я не из них. Точно.

Они глядели друг на друга, будто перед дракой.

— Так чего ж ты людям мозги пудришь? Стихи эти жалостные… Обоплачешься прямо!..

— Да и ты тоже так!

— Чего, чего я?

— Не то, что есть, на-гора́ выдаешь. В смирение играешь. Я дурак-то дурак, но умный.

— Кто тебя дурачит? Я, что ли?

— И ты. «Ах, молодец, Ася, что привезла этого засранца».

— Ну, ну, ты!

— Пардон. А то вот перед больницей братец заявился из Москвы. Из самой столицы. Папочкин законный. Уж такой тоже добренький. И сразу — отцов дом ему подавай.

— Это тот брат, что тебя навещал? Высокий такой?

— Ну.

— Кем он в Москве?

— Биолог. Кандидат, что ли? Да черта ли с того, кто он?! Кандидат! А вот дом ему хоть плохой, а дай. Дурачка нашел. Тоже мягко так стелет… — Он пьянел и пьянел с этой крохотной второй рюмки, и вот уж набрякли у висков две голубые жилы, и стеклянного блеска желтые глаза обрели твердость и напор. — Я это… Мне твоего не надо, но и за моим руку не тяни.

— Ну, ну, кто у тебя отнимает? — вдруг снова до трогательности миролюбиво пропел Коршунов и пододвинул бутылку, которую хотел убрать. — Так что ты о брате-то?

— Да ничего. Надоело мне. Вон твоя Ася, может, чего-нибудь расскажет.

Ася ощутила дыхание опасности. И вдруг обрадовалась: пусть! Пусть говорит!

И Коршунов поддержал (не ее, конечно, а опасную ситуацию):

— Врат твой, а рассказывать Асе?

Олег хмыкнул пьяно, махнул рукой:

— Ну что ты меня все выспрашиваешь? И вот сверлит, вот сверлит! Такой буйвол здоровый, а с девкой не управится!

— Я?

— Ты. А кто же? Или я тупой, не понял тебя? Да ты живьем съешь, когда нужно. А тут мягкими лапками… И отчество ему мое, понимаешь, и садись, и ешь, пей… Да не надо мне твоей водки. Убери! Ну, убери в холодильный свой сарай!

— Ах, уж вы и так выражаться изволите: «холодильный сарай»… Как свежо!

— Че-го? — сморщился Олег. — «Свежо»! Да как захотел, так и сказал. Думаешь, я холодильников не видел, да?

— Вот и я говорю — видел.

Они оба снова обретали жесткость, и каждый становился похожим на самого себя.

— Ну и чего ты тут передо мной дурочку ломаешь? Водки он мне налил! Да если бы не брат, ты бы на порог меня… — Он поперхнулся, тяжело закашлялся.

Ася вскочила, подала воды.

— Благодарствуй, милосердная. Ты баба хорошая. Я бы тебя в жены взял. А этого твоего…

— Да будет вам, Олег Клавдиевич, муж рад вам, встретил хорошо… — смущенно зачастила Ася.

— Чего это ему радоваться? Ну, скажи, чего он тут ломался передо мной?

— Никто перед вами не ломался. — Ася как-то устала от этих переходов. Подумала: уложить бы его поскорей! — Пойдемте, я покажу, где вы будете спать.

— На место, стало быть, да? Ишь ты, обиделась за «студебеккера» своего. «Не ломался…» Да и ты весь месяц передо мной…

— Может, хватит? — очень тихо спросила Ася и побледнела. И глаза сузились. Она уже испытала, жизнью испытала эти игры. А теперь еще вот!

— Верно, дорогой, — уже своим, спокойным голосом вмешался Коршунов. — Позвали тебя в семейный дом, а ты тут бузишь.

Олег привстал:

— Не полюбился, значит?

— Нет, не полюбился.

— Уйти, что ли?

— А дело твое.

Олег тяжело шагнул, ища Асино плечо. Она подставила.

— Ну, спасибо за угощеньице. Преочень вами довольны. — И шатнулся к стене.

— Поддержи его, Слав, я — за такси. — И Ася выбежала, хлопнув дверью.

Сводили Олега с лесенки вместе, он был грузен, хмелен и зол.

— Ну, милосердная, ну, удружила! Вовек не забуду! — и противно давил ладонью на плечо, будто желая унизить, показать, что она всего лишь баба и что если бы он приказал… ну, в общем, если бы хозяином был он, отлупил бы и спать с собой положил, вот как.

Ася долго не могла прийти в себя. Она и за человека этого волновалась (посадили в вагон, ладно, а встретится ли кто знакомый? Помогут ли добраться?). И перед мужем неловко: выходит, прав был, постучав пальцем по голове. И в душе осталось что-то такое липкое.

Потом все рассеялось. Ну, не вышло, ну, уехал. Не печалиться же об этом всю жизнь?

* * *

День отгула. Отгульный, загульный! Сашка в школе, Алина ушла в библиотеку, мужа вызвали в редакцию, и он то и дело звонит со своим обычным «через часок вернусь», — уж будто она совсем дурочка! Ты, может, дурочка, Ася? Нет. Нисколечко. И сейчас моя пора.

Знаешь, Вадим, бывает такое счастливое время, когда ты принадлежишь себе. Никого! Полная тишь! И все тогда тебе впору. Можно побродить вдоль полок с книгами, снять любую, посмотреть, поставить обратно и — к новой. И вот вроде бы целый разговор — ведь каждая хочет что-то сказать. И в этот миг ты понимаешь ее.

А еще лучше — пройти по комнатам, будто по незнакомым местам. Даже наша с дочкой живет иначе, когда нет никого. В ней гулко, как в лесу. У бабушки — ну точно в березняке, светло, и все глядит глазами: книги, старые шкатулки, чашки и вазочки от старых сервизов, — все их я помню с давних пор. А у Владислава Николаевича темно, не знаю даже отчего. Я не очень-то люблю, когда один ельник. А у него даже полян нет. Сплошняк. У корней — муравейники.

…Ася думала о муравьях: я сродни муравьям и пчелам, — могут сто раз разрушить ходы и выходы или медоносные соты, а я побегаю, пошевелю усиками, пожужжу крыльями — и опять за дело. Сразу видно, что разума нет. Инстинкт один, вот что!