Прости, но я скучаю - [64]

– Я знаю. Хотела. А теперь, когда я здесь… Больше не хочу.

– Звучит, будто на самом деле ты хочешь, но не можешь. Или тебе нельзя. Или…

– Селеста. – Маккензи подвинула ноутбук и легла рядом на кровать. – Это-то и странно. Как будто я всю жизнь прожила в клетке, а теперь дверь открыта, а я не могу выйти. Потому что боюсь.

– Но… сегодня-то ты пойдешь?

Маккензи кивнула.

– Собираюсь. А еще прикидываю, не сказаться ли больной и не отменить ли все в последний момент.

– Подними меня.

– Что?

– Подними меня, чтобы я была прямо перед тобой. Хочу посмотреть тебе в глаза.

Маккензи послушно села, держа ноутбук перед собой. Лицо Селесты снова занимало весь экран, ее густые черные брови сдвинулись в две прямые строгие линии на лбу.

– Сегодня ты пойдешь. Ты просто обязана. Если бы я была там, я бы пообещала, что буду потихоньку ездить следом и присматривать за тобой, но я в Эдмонтоне – ужасная глупость, прости меня за это, так что придется тебе ехать одной. Обещаю, тебе это понравится, а если не поедешь, никогда тебя не прощу.

– Простишь через две секунды, Селеста.

– Не в этот раз. В этот раз буду злиться, пока не умру.

– Я так по тебе соскучилась, Селеста. – Маккензи опустила Селесту и высморкалась.

– Так ты пойдешь?

– Попробую. – Маккензи взяла одну из черных футболок. – Ну, так как…

– Это у тебя телефон?

– Что?

– По-моему, у тебя звонит телефон.

Маккензи выронила футболку.

– А если это он? Если он сейчас все отменит?

– Давай бери трубку, Кенз.

Увидев на экране номер матери, Маккензи вздохнула с облегчением.

– Привет, мам.

– Привет, детка. Просто хочу сообщить тебе новости.

– А что, есть новости? Уже? – Когда они проходили через все это в первый раз, новостей приходилось ждать месяцами, а если они и были, то пустячные и бессмысленные – кроме, конечно, последнего раза, когда новости были примерно такими же пустячными и бессмысленными, как атомная бомба. За это время Маккензи поняла: не стоит радоваться, что расследование идет хорошо – или, в данном случае, вообще идет, – потому что это не значит, что оно закончится чем-то хорошим. Не стоит и впадать в отчаяние из-за того, что расследование идет плохо.

– Ну, вообще-то есть. Довольно важные. Ты где-то вне дома? Там у тебя шумно? Ты меня слышишь?

Маккензи хотелось вцепиться ногтями ей в лицо. Ну почему за все эти годы родители так и не научились толком сообщать новости?

– Мама! Да. Я тебя слышу. Я дома, в спальне. Если бы было плохо слышно, я бы тебе сказала. Просто говори.

Селеста на экране компьютера приглушенно захихикала. Она прекрасно знала родителей Маккензи.

– Да, извини. Так вот, когда они объявили, что возобновляют дело, потому что получили анонимную наводку, кое-кто, по-видимому, испугался и признался, что в первый раз дал ложные показания.

– Что? – Сердце Маккензи билось так, что заглушало голос матери. Она сглотнула и вытерла лоб тыльной стороной ладони. Ее тело среагировало на волнение раньше, чем Маккензи осознала, что взволнована. Сердце в груди как будто выстукивало одно слово, одно имя: «Джаред. Джаред. Джаред». Она вышла из поля зрения Селесты. – Кто это был? – Маккензи знала, что обязана спросить. Интересно, задавать вопросы, на которые уже знаешь ответы, это ложь?

– Джаред Холл. Помнишь такого? Таниного дружка? Когда его допрашивали в первый раз, он сказал, что был дома и смотрел телевизор, а его родители это подтвердили. Теперь он говорит, что был с ними.

Маккензи глубоко вдохнула, пытаясь изобразить удивление. По счастью, удивление внешне не сильно отличалось от чувства вины.

– Джаред? Да, я… кажется… я его помню. – Она старалась, чтобы ее голос звучал спокойно. Селеста знала, что она скрывала от родителей отношения с Джаредом, но все равно странно было врать в присутствии человека, который знает, что ты врешь.

– А почему он солгал в первый раз?

Мать тяжело вздохнула.

– Покрывал родителей. Они снабдили выпивкой небольшую загородную вечеринку подростков как раз той ночью, и он говорит, что именно там в последний раз видел… – Ее голос зазвучал октавой выше. – Подумать только, его и его родителей больше беспокоили последствия продажи спиртного несовершеннолетним, чем безопасность наших дочерей. Подумать только, что они, все эти дети, которые там были, больше боялись, что им влетит за пьянку, чем… – Она попыталась взять себя в руки. – Они ведь как думали? «Городок маленький, ничего плохого никогда не случалось. Ну, сбежали. Ну, вернутся». А потом, когда все уже поняли, как это серьезно, они не смогли взять свои слова обратно – они ведь уже солгали полиции. Подумать только, с каким чувством вины они, вероятно, жили все эти годы – так им и надо…

Маккензи больше не могла это слушать.

– У них теперь будут неприятности? У Джареда и его родителей?

– Думаю, что будут. – Голос матери был жестким и сердитым, как будто она выражала скорее желание, чем предположение.

– Значит, они знают, что произошло? Они ничего не сказали, кроме…

– Джаред сделал заявление. Полиция занялась расследованием, – сказала мать. В первый раз с той ночи кто-то произнес эти слова. До этого момента все только и твердили: «Никто ничего не знает, а если кто-то что-то и знает, то не говорит». Эта вторая часть была для Маккензи просто убийственной. Она лично знала нескольких людей, которые знали больше, чем говорили. И сама была в их числе.