Прости, но я скучаю - [38]

Около полуночи Сунна проснулась от громкого скребущего звука. Как будто по полу над ней тащили что-то огромное.

Шум начался прямо у нее над головой и перемещался в сторону кухни. Последовал небольшой перерыв, и вот снова, теперь по направлению к ней. Еще один небольшой перерыв – и снова скрежет.

– Мод! – крикнула Сунна. Скрежет продолжался.

Она ринулась на кухню и выхватила из уголка между холодильником и стеной швабру. Забравшись на диван, Сунна принялась колотить шваброй в потолок: обычно она жила сама и давала жить другим, но такое ей несколько раз приходилось проделывать и в Торонто, когда сосед сверху приглашал друзей посмотреть футбол. Жить и давать жить другим почему-то гораздо труднее, когда тебя бесит само существование этих других.

Скрежет продолжался.

– Ну, погоди, – крикнула Сунна в потолок. – Я иду!

Она влетела в вестибюль и подергала дверь Мод. Заперто. Сунна забарабанила в дверь костяшками пальцев.

– Мод! – крикнула она и стукнула в дверь кулаком.

Наконец Сунна услышала шаги на лестнице и звяканье снимаемой с двери цепочки. Дверь приоткрылась, и Мод подозрительно выглянула наружу.

– Что такое? – рявкнула она. – Что тебе тут надо посреди ночи, глупая девчонка?

Сунна скрестила руки на груди; она вся кипела.

– Ну, знаете! Посреди ночи? Что мне надо посреди ночи? Ну, знаете, Мод!

Сверху снова послышался скребущий звук, знакомый скрежет, медленно перемещающийся из одного конца дома в другой. Сунна подняла глаза, но Мод, вздернув острый подбородок, неотрывно смотрела на нее.

Кожа Сунны покрылась мурашками, внутри все похолодело. Она сглотнула.

– Э-э… я… – Она перевела взгляд на Мод, желая убедиться, что та действительно стоит перед ней.

– Я же говорила, – сказала Мод ровным, будничным тоном. – У нас привидения. И, похоже, ты им не нравишься. – Она захлопнула дверь у Сунны перед носом, и та снова услышала на лестнице ее шаги, сердитые, медленные и осторожные.

Сунна вернулась к себе, но не смогла заснуть, даже когда шум наверху прекратился. Она не могла прогнать мысли обо всем сразу – о Бретт, о Мод, о призраках, о подруге из Торонто с ее пластическими операциями. В темноте Сунна нащупывала морщины на лбу, следы от прыщей, шишку посреди носа, которая должна была сходить за прелестную легкую горбинку. Сунна не могла отделаться от ощущения, что теперь она значит меньше, чем даже год назад. Что она так и будет значить все меньше и меньше, пока не станет полным ничтожеством. И не превратится в такое же привидение, как те, что живут на чердаке этого старого дома.

«Спи. Они тихие».

«Они». Она бы посмеялась над собственной глупостью, не будь она так напугана.

Мод становится сыщицей

Сунна

Маккензи казалась удивленной. Мод – разъяренной. Они не были ей рады, но Сунне было все равно.

– Подвезешь меня, Мак?

– Ее зовут не Мак, – сказала Мод. – Она не пожилой водитель грузовика.

– А я разве сказала: «Подвезешь меня, пожилой водитель грузовика»? – возразила Сунна. – Я сказала: «Подвезешь меня, Мак?»

Если у Маккензи и было мнение по поводу этой клички, она его не высказала. Похоже, она вообще не обратила внимания на то, как ее назвали. Вид у нее по-прежнему был удивленный, но Сунна уже не была уверена, что это связано с ней. Возможно, Маккензи была чем-то удивлена еще до ее прихода.

– Так мне… можно? – снова спросила Сунна, раздраженная тем, что ей пришлось просить дважды. Она наблюдала, как глаза Маккензи постепенно приобретают осмысленное выражение, а голова с видимым усилием кивает вверх-вниз. Нет, Маккензи не удивлена, поняла Сунна. Маккензи в шоке. Она выглядела так, будто в нее стреляли, или она видела, как стреляли в кого-то другого, или ей сказали, что она беременна десятью детьми одновременно.

– Да, залезай, – прошелестела Маккензи.

– Залезай, Сууунз, – произнесла Мод скрипучим птичьим голосом, и это, казалось, отрезвило Маккензи. Они втроем стояли на тротуаре перед домом, над головами шумели деревья. Мод приблизилась к машине и принялась постукивать по стеклу костлявым кулачком. – Ладно. Поехали. Маккензи, впусти нас. Тук-тук-тук…

Сунна была вне себя от раздражения, как будто костяшки пальцев Мод стучали прямо по ее черепу.

Маккензи открыла двери и двинулась к водительскому месту так медленно, будто брела по колено в воде. Дважды она роняла ключи и каждый раз, нагибаясь, чтобы поднять их, останавливалась и созерцала их так, будто соображала, стоит ли вообще за ними наклоняться.

До «Бумажного стаканчика» доехали молча. Сунну бесило, что никто не спрашивает, почему она вернулась после своих вдохновенных речей о том, что ей наплевать, придет ли Бретт и попросит ли прощения. По правде говоря, Сунне было не наплевать – далеко не наплевать. Но ведь это не запрещается, правда? Ей могло быть все равно, а потом стало не все равно, она могла сердиться, а потом грустить, а потом успокоиться, ей могло быть хорошо, а потом нехорошо, в уединении собственной гостиной она могла швыряться вещами, выдергивать фотографии Бретт из ежегодников и плакать, а потом пойти на работу, забыть обо всем этом, может быть, даже вспомнить какую-нибудь их с Бретт проделку и улыбнуться. Именно так, и неважно, понимают это Мод и Маккензи или нет. Разве можно всегда чувствовать одно и то же?