Простая милость - [48]

— Она еще успеет извинится, Рут. Ты сама знаешь. На нее сегодня много навалилось, на вас обеих.

Мать стояла, глядя на входную дверь, и ее рот напоминал шов, наложенный на лицо. Но вскоре она смягчилась.

— Ты прав… — Она взглянула на отца. — Ты прав.

А потом удивленно прошептала:

— Эмиль и раньше пытался себя убить…

Она вышла из-за стола и направилась в гостиную, а спустя мгновение дом наполнили звуки фортепиано.

17

Днем было праздничное шествие, как и всегда Четвертого июля. По улицам промаршировал школьный оркестр в расшитой галунами униформе, а также члены Общества ветеранов иностранных войн — многие из них в мундирах, которые носили во время военной службы. Проехали пожарники на своих больших машинах, за ними — мэр и прочие отцы города, махавшие народу из открытых автомобилей, за ними — вымытые и начищенные в честь праздника грузовики с установленными на них передвижными сценами, прогарцевали наездники на разубранных лентами выставочных лошадях… Даже дети присоединились к шествию — сами они ехали на трехколесных велосипедах, а позади, в обтянутых красным, белым и синим крепом тележках сидели их домашние питомцы или младшие братики и сестрички. Шествие проследовало по Мэйн-стрит, среди ликующих толп, свернуло на Лютер-авеню и направилось в Лютер-парк, до которого было около четверти мили. В парке торговали сладкой ватой, хот-догами, сардельками, пончиками и гелиевыми шарами. Казалось, у каждой городской организации был свой прилавок, на котором выставлялись домашние соления, выпечка, красивые вязаные чехлы для мебели, прихватки… Проводились игры с призами, играли инструментальные ансамбли, на лужайке соорудили временную танцплощадку. На открытых эстрадах устраивались представления, в которых участвовали местные музыканты, артисты разговорного жанра и фокусники. А пивоварня Брандта выставила пивную палатку.

Мы с Джейком посмотрели на шествие, накупили себе всякой еды на деньги, заработанные на дедушкином газоне, испытали ловкость в бросании колец и сбивании бутылок из-под молока — в надежде выиграть мягкую игрушку, которая нам, в общем-то, была не нужна. Вскоре к нам присоединился Дэнни О’Киф. Когда солнце склонилось к закату и на парк спустился вечер, народ начал подтягиваться к открытой эстраде, позади которой установили оборудование для грандиозного фейерверка — он должен был состояться после исполнения хорала и достойно увенчать празднование. Когда мы с Джейком и Дэнни подоспели, все складные кресла были заняты, поэтому мы прислонились к стволу большого вяза, росшего неподалеку — оттуда все было прекрасно видно. Зажглись огни, на эстраду поднялся мэр и произнес краткую речь, после него вышла девочка по имени Синди Уэстром и прочитала сочинение о свободе, которое она написала для конкурса, устроенного Обществом ветеранов, и выиграла двадцать пять долларов. Я сказал, что мне нужно по нужде, покинул Джейка и Дэнни и направился к передвижным туалетам, установленным возле пивной палатки.

Ожидая своей очереди, я увидел, как из палатки вышел Моррис Энгдаль. Он был один, потягивал пиво и оглядывал народ перед эстрадой с таким видом, как будто собирался драться со всеми. Я повернулся к нему спиной, спустя мгновение туалет освободился, и я юркнул вовнутрь. Справил свои дела и, хотя пахло там ужасно, задержался еще на пару минут, чтобы Энгдаль успел отойти подальше. Когда я вышел наружу, поблизости не было никого, кроме мужчины, тянувшего за собой ребенка лет пяти, который в отчаянии держался за промежность. Я с большим облегчением отметил, что вокруг нет никаких признаков Морриса Энгдаля.

Вернувшись обратно к вязу, я обнаружил, что к Джейку и Дэнни присоединился Уоррен Редстоун. Они не разговаривали, а просто стояли вместе и глазели на сцену, на которой девица в мундире военной барабанщицы вертела шест, подожженный с обоих концов. Номер был довольно занятный, и, подойдя к своим приятелям, я тоже не счел нужным что-то говорить. За горящим шестом последовал исполнитель на банджо, который лихо бренчал «Янки-дудля», а другой парень в это время бешено отбивал чечетку. Все мы горячо аплодировали. Потом на сцену поднялась женщина, преподававшая актерское мастерство в средней школе, и целиком продекламировала Декларацию Независимости. Посередине ее выступления кто-то схватил меня за руку и развернул к себе. Прямо на меня смотрели злобные пьяные глаза Морриса Энгдаля.

— Я знал, что найду тебя, мелкий засранец, — сказал он и попытался вытащить меня за пределы толпы в надвигающийся сумрак.

Вдруг чья-то мощная рука отшвырнула Энгдаля в сторону. Между мной и Энгдалем стоял Уоррен Редстоун.

— Ты из тех парней, которые дерутся только с малолетками? — спросил он. — Со взрослым мужиком слабо подраться?

Двоюродный дедушка Дэнни был, возможно, старым, зато высоким и сильным. Он окинул Морриса Энгдаля таким тяжелым и пронзительным взглядом, что впору было камни дробить. Энгдаль попятился назад, как будто его уже ударили, и уставился прямо в темные немигающие глаза Редстоуна. Ясно было, что он этому старику и в подметки не годится.

— Это наше личное дело, — сказал он.