Простая милость - [47]

— Чего тебе?

— Я пришел за Ариэлью, — ответил я, глядя ей прямо в лицо, чтобы она могла читать у меня по губам.

— Ушла. Уехала с Эмилем, — сказала она бесцветным голосом, глотая слова, которые сама не могла слышать.

— Вы знаете, куда?

Она мотнула головой.

— Вы знаете, когда они вернутся?

Она опять мотнула головой. Потом спросила:

— Где Джейк?

— У него поручение от матери.

Она помолчала. Потом спросила:

— Лимонаду хочешь?

— Нет, спасибо. Лучше я пойду.

Она кивнула и отвернулась, закончив разговор.

Я возвращался домой, пытаясь во всех подробностях навсегда запечатлеть в памяти образ Лизы Брандт, обнаженной, в экстазе перед гладильной доской. Моя мать всегда утюжила неохотно и в скверном настроении. Но она занималась этим, будучи одетой, и я не мог удержаться от мысли, что все дело именно в этом обстоятельстве.

Ариэль уехала с Эмилем Брандтом по его просьбе. С самого утра они катались по речной долине, опустив стекла в машине, чтобы он мог вдоволь надышаться летним днем. По его собственным словам, он созрел для вдохновения. Ему нужно было почувствовать на своем лице сельский воздух, вдохнуть запах земли, услышать щебетание птиц и шелест колосьев. Эмиль Брандт, столько времени ничего не писавший, объявил, что готов создать нечто великое и в новом своем творении воспеть долину реки Миннесоты. Соприкоснувшись со смертью, сказал он Ариэли, он изменил мировоззрение. Он впервые за долгие годы ощутил вдохновение. Он готов засучить рукава и снова сочинять.

Ариэль поведала об этом во время ланча, когда все мы собрались за кухонным столом и ели горячие болонские сэндвичи с картофельными чипсами и вишневым «кулэйдом».

— Отрадно слышать, — сказал отец.

Но мать была настроена скептически.

— Прямо так сразу? — спросила она.

Отец поставил стакан на стол и пожал плечами.

— Он говорит, Рут, что соприкоснулся со смертью. После такого человек может измениться до неузнаваемости.

— Когда мы говорили в последний раз, мне было ясно, что он по-прежнему борется с мраком внутри себя.

— Работа — вот что ему нужно, чтобы вернуть счастье, — убежденно возразила Ариэль.

Мать взглянула на нее.

— Ты так считаешь?

— Это сам Эмиль сказал.

— Можно мне еще сэндвич? — спросил я.

— Поджарь себе кусочек колбасы, — ответила мать.

— И мне тоже, — попросил Джейк.

Я бросил два кусочка на сковороду, которая все еще стояла на плите, и зажег конфорку.

— Не знаю, — проронила мать.

— Ты не знаешь его, — горячо произнесла Ариэль.

Мать метнула на Ариэль взгляд, какого я еще никогда не видел — колючий и злобный.

— А ты?

— Порой мне кажется, что только я одна и знаю, — продолжала Ариэль. — Он гений.

— Возражать не буду. Но в нем гораздо больше всего. Я знаю его всю жизнь. Он очень сложный человек.

— Не думаю, — стояла на своем Ариэль.

— Да?

Одно только слово. Словно кубик льда на голую кожу. Я взглянул на Ариэль, которая явно не собиралась уступать.

— Я переношу на бумагу историю его жизни, — сказала Ариэль. — Я знаю его.

Мать взгромоздила локти на стол, подперла подбородок ладонями, уставилась на Ариэль и спросила:

— И кто же такой Эмиль Брандт, скажи на милость?

— Израненный человек, — без колебаний ответила Ариэль.

Мать усмехнулась, но как-то холодно.

— Ариэль, милая, Эмиль всегда был израненным человеком. Он всегда был слишком непонятым, слишком недооцененным, слишком скованным из-за нашего здешнего провинциализма, и никак не получалось у него воплотить стремления, потребности и желания собственной самолюбивой души.

Джейк вылез из-за стола и подошел к плите. Наверное, решил держаться от греха подальше.

— Ты говорила однажды, что величие предполагает самолюбие, — парировала Ариэль. — И все-таки он не самолюбивый.

— Он просто великий? — Мать снова усмехнулась. — Дорогуша, ты такая юная. Тебе еще многому нужно учиться.

— Ты мне тычешь моим возрастом, как будто это какой-то недостаток.

— В некотором роде. Когда-нибудь сама поймешь.

Отец поднял руку, призывая к миру, но не успел он и рта раскрыть, как Ариэль гневно бросила матери:

— Я думала, ты ему друг.

— Я ему друг. И всегда была. Но это не значит, что я не вижу, каков он есть. У него полно изъянов, Ариэль.

— А у кого нет?

— Я видела его в таком мрачном состоянии, что сомневалась, вернется ли он снова к свету. Удивляюсь, что он раньше не пытался покончить с собой.

— Пытался, — сказала Ариэль.

Мать испуганно взглянула на нее.

— Откуда ты знаешь?

— Из его мемуаров.

— Он никогда мне ничего такого не говорил.

— Возможно, на то есть причина.

Глаза Ариэли сделались жесткими и острыми, словно железнодорожный костыль. Она резко отодвинула стул, собираясь выйти из-за стола.

— Ты куда? — насторожилась мать.

— Не знаю. Прогуляться.

— Ладно. Тебе нужно остыть. У тебя сегодня важное выступление.

— К черту выступление, — выпалила Ариэль, развернулась и вихрем вылетела из кухни.

Ариэль никогда раньше не ругалась, по крайней мере, подобными словами, и все мы оторопели от неожиданности. Наступила тишина. Только колбаса шипела на сковороде.

Потом мать отодвинула стул и поднялась, намереваясь последовать за Ариэлью.

— Не надо, Рут. — Отец взял ее за руку. — Пускай себе идет.

— Я не потерплю такого хамства, Натан.