Простая милость - [26]

Джейк тупо уставился на меня. А потом в его глазах промелькнул огонек.

8

Вечером на ужин пришел дедушка. Он привел с собой жену — женщину, которая не была матерью нашей матери. Ее звали Элизабет, раньше она была его секретаршей. Моя настоящая бабушка умерла от рака, когда я был еще слишком маленьким, чтобы ее запомнить, и Лиз — она требовала, чтобы ее называли Лиз, а не бабушкой — была единственной бабушкой, которую я знал. Мне она нравилась, Джейку с Ариэлью тоже. Отец не особо любил деда, но к Лиз относился иначе. Только у матери были с ней проблемы. Она держалась с Лиз вежливо, но отстраненно.

Мать приготовила коктейли из мартини, от которых отец, как обычно, отказался, все мы сидели в гостиной, и взрослые беседовали. Дедушка рассказал о массовом переселении в долину мексиканских крестьян и о том нежелательном элементе, который они приносят, а отец спросил, могут ли фермеры управиться с работой без помощи мигрантов. Лиз сказала, что видела в городе семьи мигрантов, и они всегда были ухоженными и вежливыми, а дети вели себя прилично, и она даже расстроилась, что зачастую всей семье, вплоть до маленьких детей, приходится работать на полях, чтобы заработать на пропитание.

— Было бы неплохо, если бы они выучили английский, — сказал дед.

Мы с Джейком нередко тяготились этими разговорами, во время которых нам приходилось сидеть молча. Нашего мнения никто не спрашивал, а сами мы встревать не решались. Мать приготовила фаршированную курицу, картофельное пюре и спаржу. Курица оказалась подгоревшая и сухая, подлива комковатая, а спаржа твердая и жесткая, но дедушка остался в восторге. После ужина он увез Лиз домой на своем большом «бьюике». Мать и Ариэль ушли на репетицию «Нью-бременских городских певцов» — вокального ансамбля, созданного матерью два года назад. Они все еще разучивали хорал, который Ариэль сочинила к празднованию Дня Независимости. Отец ушел в свой кабинет в церкви, а мы с Джейком остались мыть посуду — я мыл, Джейк протирал.

— Что нам делать? — спросил Джейк, держа в руках вымытую тарелку, вода с которой капала на старый линолеум.

— С чем?

— С очками Бобби.

— Не знаю.

— Может быть, он их нашел. Знаешь, просто нашел рядом с путями, где сбили Бобби.

— Может быть. Ты поторопись и вытри эту чертову тарелку, а то на пол нальется целое озеро.

Джейк принялся вытирать тарелку.

— Может быть, рассказать кому-нибудь?

— Кому?

— Не знаю. Папе?

— Да, и тогда заодно признаться, что наврали о том, как нашли тело. Ты этого хочешь?

Джейк помрачнел, а потом посмотрел на меня так, будто я был виноват в том тяжелом положении, в котором мы оказались.

— Лучше бы ты сразу сказал правду.

— Эй, это ведь ты ничего не рассказал про дедушку Дэнни. Я просто подыграл тебе. Помнишь?

— Если бы мы сразу ушли, как я хотел, мне бы не пришлось врать.

— Да, хорошо, ты соврал. И что самое забавное, ты при этом не заикался. Как ты думаешь, в чем тут дело?

Джейк поставил вытертую тарелку на стойку и достал из раковины следующую.

— Может быть, расскажем Ариэли?

Я начищал губкой дно сотейника, в котором мать обычно готовила курицу, после чего к нему присыхала подгоревшая кожа.

— У Ариэли и без того полно забот.

Ни у меня, ни у Джейка и в мыслях не было рассказать о произошедшем матери. Она была снедаема пылкими страстями собственной жизни, и в любом случае любимицей ее была Ариэль, иметь же дело с сыновьями она обычно предоставляла отцу.

— А если Гасу? — спросил Джейк.

Я перестал скрести. Гас был неплохим вариантом. В субботу в аптеке Хальдерсона он вел себя странно, но это могло быть из-за пива или по какой-нибудь иной причине. Я с радостью забыл бы те страшные минуты, если б мог. Быть может, прошло достаточно времени, и теперь Гас сумеет дать более дельный совет.

— Хорошо, — сказал я. — Заканчивай скорее, и пойдем к нему.

Когда мы пересекли улицу и подошли к боковой двери, ведущей в церковный подвал и в комнату, в которой ночевал Гас, уже наступили сумерки, и древесные лягушки и кузнечики завели свою приятную трескотню. Возле церкви был припаркован «индиан-чиф» и еще несколько машин, которых я не признал. В отцовском кабинете горел свет, из окна доносились прекрасные звуки Первого фортепианного концерта Чайковского. Отец держал у себя в кабинете проигрыватель и грампластинки, которые часто слушал за работой. Этот концерт был у него одним из любимых. Мы вошли в дверь и, спустившись к подножию лестницы, остановились как вкопанные. Посередине подвала, освещаемый голой лампочкой, стоял карточный столик, за ним сидели Гас и еще три человека. На столе были разложены карты и покерные фишки, воздух пропитался сигаретным дымом, а у каждого из игроков рядом со стопкой фишек стояло по бутылке пива из пивоварни Брандта. Я узнал всех. Мистер Хальдерсон, аптекарь; Эд Флорин, разносчик почты и один из прихожан моего отца и Дойл, полицейский. Когда они увидели нас, игра остановилась.

Дойл широко улыбнулся.

— Попались! — воскликнул он.

— Заходите, — сказал Гас и поманил нас рукой.

Я сразу вошел, но Джейк замешкался у лестницы.

— Решили вот с друзьями в покер перекинуться, — сказал Гас, приобнял меня и показал свои карты. Он учил нас с Джейком игре в покер, и я увидел, что у него на руках хорошие карты. Фул-хаус, двойки над дамами.