«Простая» человеческая жизнь. Целиком - [6]

Электростанцию строили между двух угольных карьеров. Третий карьер находился достаточно далеко, но с него тоже должны были доставлять сырье к котельным.

Михалыч сидел в административном бараке. Ждал когда освободится начальство. Через фанерную перегородку хорошо был слышен спор:

— Главное успеть, — сказали густым басом прораба.

— Но это, ведь бесчеловечно! — голосом завхоза, — они же сами… согласились на стройку, все как один! Я же с ними приехал, видел… солдаты, как один…

Михалыч все внимание обратил вслух. За стенкой зашуршали бумагой:

— Если не прикусишь язык, то закончишь стройку в другом месте! — напряженно тихо известили завхоза.

— А ты уверен, что именно расстрелять, за невыполнение в срок?

— Да, успел прочитать.

— Что, прямо–таки всех?..

— …!!!

— И солдат?!!

— Всех!

Михалыч захолодел лицом, по коже побежали мурашки. Бросило в жар. Он схватил сварочные рукавицы и быстрым шагом удалился из барака. Два дня он молчал. Вокруг и так все работали, как проклятые по шестнадцать часов. Спали возле рабочего места — доползти до барака не было сил. Что могла изменить его информация? — НИ–ЧЕ–ГО!!! А вот обидеть людей до глубины души такая информация могла! Оказалось не так просто знать такое, и держать язык за зубами и работать, работать, работать…

Через неделю пришел эшелон — с девушками. С ними обращались как с грузом. Освобождали поезд последовательно — вагон за вагоном, с вооруженным конвоем. Ходили слухи, что этих женщин собрали с отвоеванных земель, за их лояльность к немцам. Бабки порой догоняли конвой и плевались на несчастных. Злобно выкрикивали:

— Ш…хи фашистские! Чтоб вам сгореть, с…ки немецкие!!!

Девушки не вступали в перепалку, отворачивали от плевков лица, мрачно продолжали движение. В лицах сквозила безмерная усталость, безнадежность, отрешение или отчужденность… Рассматривать не хотелось, отвести взор не было сил. Работали заключенные наравне с солдатами — без скидок. Таскали не меньше, спали не больше, а порой даже и меньше. Михалыч их жалел и когда получалось подкармливал сохраненной частью своей порции. Ребята смеялись, говорили:

— На Кощея станешь похож!

Прошло время. Смеяться и укоризненно глядеть перестали… Михалыч заметил — многие солдаты последовали его примеру. Женщины принимали помощь гордо, некоторые застенчиво, но все одинаково просто, и благодарно…

Сон Александра Михайловича плавно сместился в сторону дальнейшей службы в армии. Краем сознания прошло, как они вовремя сдали «объект государственной важности» — теплоэлектростанцию. После заключения девушки так и остались жить в поселении, устроились на работу, обзавелись детьми. Некоторые солдаты после службы вернулись к своим девушкам, в поселок. Жили дружно, если судить по письмам полученным Александром Михайловичем. Михалыч прослужил до тысяча девятьсот сорок девятого года. Уволился сержантом. Пошел работать на завод.

Снился мастер с завода — Иван Данилович Вяземский. Он напутствовал:

— Хороший ты мужик, Михалыч! И голова светлая. Учится тебе надо, вот тебе мое наставление: заканчивай школу и иди в институт! Буду тебя ждать специалистом.

— К‑как в «школу», с детьми?!!! — Михалыча даже в пот бросило.

— В «Школу Рабочей Молодежи», — рассмеялся Иван Данилович, — днем на заводе, а вечером на учебу. И попробуй мне только филонить, разнесу по партийной линии!

Александр Михайлович заерзал на кровати, что–то забормотал. Сосед по палате проснулся от голоса. Подошел. Покачал головой, поправил почти упавшее на пол одеяло, открыл форточку. Комната начала наполняться свежестью. За окном шел дождь.

***

Шурка с Мариной совершили обход больных на этаже и теперь вернулись к разговору об Александре Михайловиче.

— А жена у него была?

— Наверно… Не спрашивал. Он как уволился из авиации, пошел учиться в институт самолетостроения. Стал… инженером, наверное. Работал на авиазаводе до семидесяти восьми лет начальником цеха. Ушел на пенсию и преподавал три года в институте, в котором когда–то учился. Здоровье скоро и там не позволило работать… полгода из больницы в больницу.

— А мы сидим тут, горшки меняем… — Марина задумчиво поправила волосы.

Шурка невесело улыбнулся:

— Вот такая, «простая» жизнь получилась у тех поколений.

— Да-а, если бы, хотя бы половина нынешнего поколения могла так прожить свою жизнь — России не страшны были бы любые кризисы…

— Марин, как ты думаешь, а может вообще наше поколение так жить?

— Как же обидно, что видно это «может» только, в такие, страшные моменты жизни… Я бы, не хотела, проверять… Сань, было не только ведь героическое…

— Знаю, сталинщина: лагеря, расстрелы, пытки до признания мнимой вины.

— Я про другое. О Курской дуге читал? Там недавно при раскопках нашли группу бойцов на высоте. По личным знакам подняли в архивах информацию. Погибшие оказались разведгруппой. Полегли полным составом, как один. Отстреливались до последнего, вся высота была завалена осколками немецких мин.

— А как же они так долго держались?

— Возможно не долго… Дело не в этом. У всех дома остались близкие, многих ждали жены, у некоторых были дети…

Группа пропала «без вести». Ты знаешь, что все пропавшие считались перебежчиками–предателями? Люди автоматически становились «врагами народа», их семьи пособниками, со всеми вытекающими последствиями.