Прошу, найди маму - [49]

Прости меня за то выражение лица, с которым я тебя встречала из Америки с тремя детьми. Мне навсегда вонзилось в память, как ты удивлённо позвала: «Мама!» – и пристально посмотрела на меня. Отчего же ты не говорила про младшего? Потому что вы не планировали заводить третьего? Или потому, что тебе неудобно было сказать, что у тебя будет третий ребёнок, в то время как твоя старшая сестра всё ещё не замужем? Ты жила на чужбине и никому не рассказывала, что опять беременна, в одиночку переносила токсикоз и только незадолго до родов объявила всем, что скоро родится ещё один ребёнок. Мало того, что я ничем не помогла тебе с третьим ребёнком, так я ещё и встретила тебя словами:

– Ну и что ты собираешься делать? С тремя-то!

Прости, дочка. Я виновата и перед тобой, и перед малышом. Это ведь твоя жизнь, да и с твоим упорством, конечно же, ты со всем справишься. Это я, не подумав, так сказала, будто забыла, какой ты человек. И прости меня за то выражение лица, с которым я, сама того не замечая, смотрела на тебя каждый раз после твоего возвращения из Америки. Тебе сложно было. Когда я иногда приходила к тебе, у тебя не было и минуты спокойной – столько хлопот с детьми. Тебе надо было убрать за ними одежду, накормить, всё время следить за младшим, чтобы он не упал. Старшие приходили из школы – надо было забрать у них портфели, тут же кто-то бежал в твои объятия с криком «Мама!»… Даже отправляясь на операцию с миомой матки, накануне ты весь день готовила еду. Когда я приехала к тебе, чтобы присмотреть за детьми, и открыла холодильник, ты не представляешь, как мне стало грустно. В холодильнике аккуратно была сложена еда для детей на четыре дня вперёд. Когда ты поясняла мне: «Мама! Завтра давай всё, что на верхней полке, послезавтра – что на второй…» – я тоскливо опустила глаза. Ты всегда была такой. Ты считала, что везде должна управляться сама. И именно зная всё это, я упрекнула тебя, мол, что ты собираешься делать, родив третьего. Когда ты в тот вечер пошла в душ, я подняла и рассмотрела одежду, которую ты оставила в комнате. На потрёпанных манжетах твоей рубашки были пятна от сливового сока, в штанах с вытянутыми коленями швы разошлись, шлейки лифчика, который ты купила неизвестно когда, были все в катышках, на трусах, которые лежали скрученными, уже было не разобрать рисунок – то ли это цветок, то ли капелька, то ли медведь… Он уже превратился в какую-то непонятную полоску. В отличие от старшей сестры ты ведь всегда была такой аккуратной. Если на белых кроссовках появлялось маленькое пятнышко, ты сразу их чистила. Иногда я думаю, стоило тебе столько учиться, чтобы так жить? Любимая моя дочка. Сейчас вспоминаю, как в детстве, в отличие от твоей сестры, ты очень любила маленьких детей. Если ты держала в руке что-то вкусненькое, а кто-то из соседских малышей хотел это съесть, ты отдавала, не задумываясь. Даже когда ты была совсем маленькой, если видела плачущего ребёнка, ты подходила, вытирала ему слёзы и обнимала. Я просто ненадолго забыла, что ты такая. Просто мне было обидно смотреть на тебя, как ты, уже не надеясь снова выйти на работу, всегда ходишь с хвостиком на голове и в старой одежде, вся в заботах о детях. Помнишь, как мы встретились взглядами, когда ты мыла пол, и я сказала: «Вот так ты живёшь, да?» Прости меня за эти слова. Хотя мне показалось, что ты так и не поняла тогда, что я имела в виду. Я не приходила к тебе. Я просто не могла видеть, как с твоим-то образованием и способностями, которым можно только позавидовать, ты махнула на себя рукой. Добрая моя дочка! Ты всегда была человеком, который не бежит от сложностей, а принимает их и идёт вперед, поэтому иногда мне до злости становилось обидно, что ты так живёшь.

Дочка,

Запомни, ты всегда была радостью для матери. Ты ведь мой четвёртый ребёнок. Я никому не рассказывала, но на самом деле ты – мой пятый ребёнок. Был ещё один перед тобой, но он не выжил. Твоя тётя принимала эти роды, она сказала, что родился мальчик, но он не плакал. Он даже не открыл глаз. Родился мёртвым. Тётя сказала, что наймёт людей, чтобы похоронить ребёнка, но я отказалась. Твоего отца тогда опять не было дома. Я четыре дня лежала в комнате с мёртвым ребёнком. Была зима. По ночам на бумажных дверях были видны тени падающего снега. На пятый день я встала, положила мёртвого ребёнка в горшок, отнесла его в горы и там похоронила. Яму в промёрзшей земле рыл не твой отец, а другой человек. Так что у тебя могло бы быть три старших брата. После того случая я рожала тебя одна, без помощи тёти. Спросишь, что произошло? Нет… ничего. Мы не поссорились. Наоборот, тётя даже обиделась, когда я сказала, что буду сама рожать. Я только сейчас об этом говорю, но тогда страх родить мёртвого ребёнка был больше, чем страх рожать одной. Я хотела рожать без лишних глаз. Думала, что если опять родится мёртвый ребёнок, то не буду просить того человека, похороню в одиночку, а потом и сама не вернусь. Когда начались схватки, я ничего не сказала твоей тёте, сама нагрела воды, занесла в комнату и посадила тогда ещё маленькую твою старшую сестру у изголовья. Мне было так страшно, что что-то случится с ребёнком, что я даже не кричала. Но на свет появилась ты. Ты была тёплой и шевелилась. Не успев обтереть, я легонько шлёпнула тебя, и ты закричала. Глядя на тебя, заулыбалась и твоя старшая сестра. «Лялечка». Она потёрла ладонью твою мягкую щёчку. Опьянённая тем, что ты жива, я даже не чувствовала боли. Только потом увидела, что весь мой язык был в крови. Так ты родилась. Ты стала моим утешением, когда мне было очень страшно.