Прощание с мирной жизнью - [94]

— Вот это Роберт, — сказала пани Каливодова и показала на знаменосца. — Роберт с товарищами из профессионального союза рабочих текстильной промышленности. — Она, не запнувшись, выговорила иностранные слова; в тоне, каким это было сказано, звучала торжественность. — Он всегда нес знамя, при каждом выступлении. Вообще мой Роберт всюду был в первых рядах. Всегда впереди. — В глазах ее появился влажный блеск, но она прогнала волнение улыбкой. — Потому-то те, что были в желтых союзах, так на него и злились. И жандармы тоже. И мастера. Вначале я дрожала, боялась за него, но он сказал: «Послушай Анна, если все будут прятаться один за другого и никто не станет бороться за права рабочих, тогда нам никогда не дождаться лучшей жизни». Да, так он сказал. Это мне запомнилось, и Роберт ни разу не мог пожаловаться, что я его удерживаю, чиню ему препятствия. Ни разу, фрейлейн. Бывало, конечно, и туго, можете мне поверить. Раз на него напали те, что из желтого союза, это когда он после заседания домой на велосипеде ехал. Вот, здесь черным по белому написано, как они его отделали!

Она полистала альбом, вытащила вырезку из газеты и дала Адриенне.

— «Врачебно-полицейским освидетельствованием пострадавшего Каливоды Роберта, — прочитала Адриенна, — установлено, что у означенного поломаны четыре ребра с правой стороны и левое предплечье. Кроме того, у пострадавшего обнаружены ножевые и колотые раны на лице и пониже лопаток, а также синяки на шее».

— Да, — сказала старуха, читавшая вместе с Адриенной, — сперва они напали на него с железными прутьями, а потом хотели его задушить, но мимо как раз проходил почтальон, вот они и бросили Роберта. Потом он пять месяцев лежал в больнице, а старшему моему, Роберту, было тогда четыре годика, сейчас ему уже двадцать два. А вторым, Антоном, я беременна была. Так до сих пор и не знаю, как это мне удалось скрыть от мастера на фабрике, куда я пошла работать, что я с животом. А чтобы он заметил, никак нельзя было, тогда бы с работой все, тогда бы нам впору было утопиться. Да, фрейлейн, должна сказать, нелегко мне эти пять месяцев дались. Но чтобы я их когда проклинала — нет, никогда да и вообще все тяжелое, что пришлось пережить, не проклинала; я, видит бог, тяжелых месяцев у меня было больше, чем легких дней, это уж можете мне поверить.

Адриенна кивнула. Она слушала и кивала, а старуха рассказывала о своей жизни: об увольнениях и черных списках, о бывшем у нее выкидыше, о бесконечных поисках работы, о внезапной смерти мужа, о ночной работе и о том, как она продолжала дело покойного мужа в стачечных пикетах и в пропаганде профессионального союза и в том же духе воспитала сыновей. Адриенна слушала и испытывала все больший и больший стыд. Только что она воспринимала свое личное горе чуть ли не как мировую скорбь, а как оно было ничтожно по сравнению с тем, что пережила эта женщина! Она, Адриенна, молодая, она должна быть мужественнее, крепче, больше доверять людям, чем эта старая женщина, а выходит как раз наоборот!

Пани Каливодова кончила свой рассказ. Адриенна, все время не подымавшая глаз от стола, теперь посмотрела в лицо старухи, увидела чуть заметную улыбку в морщинах вокруг рта, искорку в светлых глазах.

— Ну так как же, фрейлейн Ади? — сказала пани Каливодова. — Мне кажется, вам надо подумать, верно?

— О чем? — тихо спросила Адриенна. Она снова опустила глаза.

— Ну, вот о новой жизни. Кому поможет, что вы убежали из дому? С позволения сказать, ни одной собаке. И что вы этим докажете? Ровно ничего.

— Да, но что мне… что бы вы сделали на моем месте?

— Знаете, фрейлейн Ади, покойный муж часто говорил: «Видишь ли, Анна, мы с тобой должны бороться, все время бороться, даже если это нам будет стоить жизни, а сыновья пусть раньше поучатся. Пусть поучатся, вот что он сказал. Не для того, чтобы в господа выйти, это уж никуда не годится, а чтобы они могли растолковать своим товарищам, как лучше бороться. Чтобы рабочему польза была, чтоб победил пролетариат», — вот как он говорил.

Тон, каким это было сказано, опять звучал торжественно. Но Адриенна не обратила на это внимания. Она вскочила, щеки ее пылали.

— Я все поняла, пани Каливодова. Все, — заявила она. — Я решила вернуться… Дома, верно, скажут, что я сошла с ума. Ну, да пусть.

Только с трудом удалось старухе уговорить ее не возвращаться тут же домой.

— Такого спеха еще нет, фрейлейн Ади. Останьтесь хотя бы до вечера, поужинайте с нами. Придут мои сыновья. Надо же вам с ними познакомиться. Да и с Йозефом вы, верно, хотите поговорить.

— Нет! С ним не хочу! Я больше не хочу его видеть. С ним все кончено. — Краска залила щеки Адриенны, глаза ее загорелись. — Да, с ним для меня раз навсегда кончено!

— Ну, ну, не надо так близко принимать это к сердцу. — Старуха усадила Адриенну обратно на стул, с улыбкой провела рукой по ее каштановым с медным отливом волосам. — И говорить «раз навсегда» тоже, пожалуй, не стоит. Сказать-то легко, а потом будешь каяться.

— Я совсем не принимаю это так близко к сердцу! — Голос Адриенны дрожал, поэтому она поспешила уверить старуху, что ей правда нет дела до Йоз… до господина Прокопа. — Честное слово: он мне безразличен, совершенно безразличен. Зачем мне его видеть? Нет, нет, я не останусь.