Прощание с мирной жизнью - [38]

— Да, Ирена. Как сказать: я люблю тебя?

— Таких слов в языке деревьев не было.

— Да что ты? Стыд какой! Тогда нам надо поскорей выдумать эти слова. — Он обнял ее.

Время остановилось и потекло вновь, только когда из-за холмов вдруг примчался вечерний ветер.

— Стемнело, — прошептала Ирена. Порыв ветра испугал ее. Она прижалась к Александру.

— Тебе страшно, Ирена?

— Нет. Ты тут. А вокруг столько деревьев, это все друзья. Тсс, помолчи. Сейчас они поведут разговор. Слышишь?

— Да, но ты должна объяснить мне, что они говорят.

— Хорошо. Так вот, они говорят… — Ирена зашептала, будто рассказывала страшную историю. — Они говорят: время истекло, ужин стынет, пора возвращаться.

Александр рассмеялся вместе с ней.

— Я вижу, ты меня обманула, признайся, ты была голодна, хотя и говорила, что нет.

— Да, ужасно голодна, и промерзла до костей, и вообще в полном отчаянии. Это же не шутка, когда тебя встречают так, как встретил нас этот противный человек: «Комнаты не топлены, есть нечего». Но сейчас окна уже, верно, запотели от тепла, голуби шипят на сковородке. Даже сюда слышно. Идем! — Она взяла Александра под руку и потащила за собой. — Идем, наверху нас ждет такой ужин, как в день рождения. День рождения на языке деревьев — кварибрекс, это я помню. А вот как «голубь» — забыла, мне даже кажется, что такого слова на их языке не было. Понимаешь, это очень несовершенный язык.

— Еще бы, раз в нем нет слов для обозначения любви и еды!

Они шагали очень быстро. Последний отрезок пути почти бежали. К гостинице они подошли совсем запыхавшись. Их встретил хозяин в белой куртке и высоком поварском колпаке. Вкусно пахло фаршированными голубями, брусничным вареньем и жареными каштанами.

— Господи! Даже каштаны! — удивилась Ирена. Это прозвучало почти благоговейно. Она стояла, сложив руки под подбородком, широко раскрыв глаза, и Александру казалось, что перед ним девочка, которая замерла от восторга при виде стола с подарками.

VI

Каждая подробность этой ночи, каждое, даже самое мимолетное, ощущение запечатлелись в памяти Александра.

И желтый, освещенный висячей лампой круг со столом и раскрашенными деревенскими стульями посредине: светлый островок среди тьмы, наползавшей из углов. А потом, когда Александр по просьбе Ирены погасил лампу, — дрожащие отсветы огня на жестяном щите перед печью и красноватые блики на оловянных тарелках, украшавших стену напротив.

И смолистый дух горящих хвойных поленьев, и легкий запах чабреца и одеколона.

И непривычное прикосновение голых пяток к прохладному, чуть сыроватому полу, после того как Александр быстро сбросил одежду.

И потрескивание дров, и тиканье стоячих часов, и бурное кипение крови в висках, и вдруг, покрывая все звуки, удивительно высокий голос Ирены из темного алькова:

— Где ты?

— Здесь. А ты?

Рука Ирены протянулась ему навстречу. Александр схватил ее и осыпал поцелуями запястье.

— Я знал тебя… знал, — шепнул он ей на ухо. — Угадай когда?

— Когда? — послышалось еще тише.

— В пору моей юности, в пору первых грез любви…

— Да?

— Да… А ты меня знала?

Вместо ответа он ощутил на губах прикосновение ее ресниц.

Когда он поцеловал ее во второй раз, Ирена вздохнула и с рыданием привлекла его к себе.

Его захлестнула волна и, закружив, понесла в бурлящую, бездонную, поющую глубь.

Когда Александр очнулся, — он не мог бы сказать, сколько времени прошло: одно мгновенье или целая жизнь, — он увидел Ирену, лежавшую рядом в состоянии какой-то странной отрешенности. Глаза широко открыты, но взгляд обращен внутрь. На губах играет улыбка — отголосок пережитого блаженства, но улыбка печальная и сожалеющая о том, что наслаждение уже пережито.

— О чем ты думаешь, Ирена?

Она не ответила.

Может быть, это начало охлаждения? Прелюдия к разлуке? Конец? При этой мысли Александра охватил непреодолимый страх.

Ирена, несмотря на свое состояние, вероятно, поняла, что он чувствует. Взгляд ее вернулся из далекого далека. В ней вновь пробудилось желание. Всем телом потянулась она к Александру, но не с тем бурным порывом, как в первый раз, а с мягкой лаской, доверчивая и нежная.

В упоении объятий позабылся страх, позабылось свое «я», позабылся весь мир.

Александр проснулся.

Его голова покоилась на плече у Ирены. Она еще обнимала его за шею. Он осторожно приподнялся. В комнате было тепло. Догорающие дрова бросали слабые, тусклые отсветы на жестяной лист перед печкой. На оловянных тарелках поблескивали лиловые блики. Сквозь сердечки, вырезанные в ставнях, пробирался лунный луч и словно щупальцами обшаривал комнату.

Ирена спала. Александр, затаив дыханье, смотрел на нее. На ее лицо под легкой дымкой растрепавшихся волос, на плечи, такие девически юные, и его охватывали робость, и умиление, и грусть, и легкое раскаяние, и нежность, и влечение.

Ирена открыла глаза, увидела Александра, склонившегося над ней, и, еще не стряхнув с себя сна, в смущении схватила одеяло. Но тут же опять уронила руки и протянула возлюбленному губы.

Потом они тихонько лежали рядом, тесно прильнув друг к другу. В мертвой тишине ночи, вдали от города, время от времени возникали приглушенные шорохи: шелест сухих листьев, писк вспугнутого зверька, пение ветра в проводах.