Прощание с мирной жизнью - [35]

Разочарованный Александр развернул венскую газету, которую купил в вагоне-ресторане, и попробовал углубиться в чтение статьи «Роль австрийской музыки как средства противодействия иезуитству, подавляющему интеллектуальное развитие», но он то и дело отрывался от газеты и поглядывал на сидевшую напротив даму.

Она же, наоборот, казалось, совсем забыла о его присутствии. Погруженная в свои думы, она сняла шляпу и откинулась на спинку дивана.

Теперь Александру был виден ее профиль. Одна черта поразила его. Из прошлого всплыло полузабытое лицо, постепенно оно вырисовывалось четче и четче. Да, тот же южный профиль, крутой лоб и нос с горбинкой. Те же волосы, с медным отливом на висках и темно-каштановые спереди. Глаза, правда, другие, не серые, а цвета темного янтаря, но рот опять знакомый, с той же своеобразной прелестью, женственно нежный и в то же время с какой-то наивной, по-детски припухлой нижней губкой.

Лицо, всплывшее в памяти, он видел склоненным над столом, над книгой, но взгляд был устремлен не на строчки, а на что-то скрытое за ними — взгляд витал где-то далеко, как и у дамы, что сидела напротив. Теперь Александр сразу видел оба лица: вызванное из прошлого и то, что было сейчас перед ним. Он видел их очень ясно, видел все отличительные особенности каждого из них, но от этого сходство не уменьшалось, наоборот, казалось еще разительнее.

«Боже мой, да ведь это Маруся, такая, какой она была тогда, в Лейпциге, в университете. Нет, пожалуй, это изменившаяся Маруся, богемы в ней меньше, и сама она мягче и желаннее».

Женщина вдруг встрепенулась и сделала движение, будто собираясь уйти.

Александр испугался. Неужели это наделал его слишком пристальный взгляд? Его охватило несвойственное ему смущение. Голосом, который ему самому показался чужим, он произнес:

— Пожалуйста, пожалуйста, останьтесь! Не уходите!

Она протестующе покачала головой, но не встала. Ее склоненный лоб покраснел.

Александр почувствовал, что смущение его растет, переходит в странный хмельной восторг, в тревожное и в то же время упоительное головокружение, которое охватывает нас, когда нам снится, будто мы летим в бездонную пропасть. «Что со мной? — подумал он. — Ведь мне же не восемнадцать лет!»

Его визави поднялась. Губы ее дрожали.

Александр тоже вскочил. «Не уходите!» — хотел он попросить, но она уже исчезла.

На кресле осталась маленькая бобровая муфта. Оттуда торчал кусочек почтовой бумаги: краешек листка, исписанного тонким, размашистым почерком.

Все еще как в тумане от странного чувства головокружения, нагнулся Александр к листку. Почерк был неразборчивый, да и буквы плясали у него перед глазами.

Медленно, с трудом Александр прочел: «Не думай, что я не понимаю, как тебе трудно… как никому, известны его черствость и легкомыс… все же еще раз, уже в последний, принеси эту жертву… хорошо хоть, что он раскаивается… как его мать и твоя многолетняя…»

В висках у него стучало от возбуждения. На том кусочке листка, что торчал из муфты, было еще несколько слов, но в глазах у Александра рябило. Он выпрямился. Словно издалека, донесся до него скрежет поезда, который как раз прогрохотал по железному мосту через Дунай.

Кто-то вошел в купе, что-то сказал, что-то положил на откидной столик, ушел. Александр встряхнулся. Он понял, что приходил кондуктор и принес тюльпаны. Александр неуверенно взял в руки букет. Положить на бобровую муфту?.. Тут он услышал, как за его спиной скрипнула дверь в купе. Повинуясь внезапному порыву, открыл он окно и выбросил цветы.

Он обернулся, его соседка стояла в купе и надевала вуалетку. Все в ней говорило о чрезвычайной сдержанности, она избегала смотреть на Александра, но пылающие щеки и легкая дрожь пальцев выдавали глубокое внутреннее волнение.

Заскрежетали тормоза. Шум колес сменился звуками голосов и шипением пара. В коридоре появился усатый носильщик и спросил мягким басом: «Носильщик нужен?» Он взял чемодан дамы.

— Нет, благодарю, меня встречают. — Слегка кивнув, она прошла мимо Александра к окну.

Александр кликнул носильщика, который уже уходил.

— Возьмите мои вещи. Вот здесь. — Он обернулся. — Честь имею кланяться, сударыня!

Но она высунулась из окна и не видела и не слышала, что происходит в купе.

IV

Носильщик, впереди Александра пробиравшийся сквозь толпу на платформе, остановился:

— Прикажете позвать фиакр?

Александр, выйдя из вагона, сосредоточил все свое внимание на том, чтобы выяснить, кто встречает его спутницу по вагону. Может, вон тот артиллерийский капитан с ногами колесом? Но он как раз поздоровался с кем-то другим. Тогда, верно, пожилая бонна с мальчиком в белой с синим матроске? Тоже нет. Или один из тех трех господ важного вида с зонтами и портфелями, которые шагают вдоль поезда?

— Если угодно фиакр, лучше пройти налево, через турникет.

Носильщику пришлось повторить, и только тогда Александр, растерянно, словно его неожиданно разбудили, ответил:

— Хорошо, хорошо, то есть я хотел сказать, ступайте один вперед и ждите меня у выхода. Нет, за мной не идите. Ступайте вперед!

Александр повернул обратно, но уже через несколько шагов остановился и зашел за нагроможденные один на другой ящики. Проходящим мимо его не было видно, зато он внимательно всматривался в толпу. «Глупо, сам знаю, — издевался он над собой, — но ничего не поделаешь, таков уж я. И в конце концов что тут плохого? Почему отказывать себе в этой глупости, раз она доставляет мне удовольствие? Я должен еще раз увидеть ее и, конечно, встречающего ее мужа… Надо надеяться, что он очень неказист, прямо урод, и она не уходит от него только потому… ого, Александр, да ты, я вижу, зарапортовался! Но куда она делась?»