Прощание с мирной жизнью - [176]

Ирена вернула Александру письмо.

— Вижу, что ты был прав, милый! Впрочем, иначе и быть не может, — с ласковой улыбкой поддразнила она его.

— Булавочные уколы на меня не действуют, я принимаю твой комплимент всерьез… Но что я хотел сказать: может, нам съездить в Вену? Я телефонировал Масарику. Он как раз занят памятной запиской для меня, часа через два он будет у нас. Поедем вместе со мной, дорогая! Мы могли бы уехать завтра утренним поездом. Стентон тоже собирается. Он дал мне знать, что надеется на путешествие в нашем обществе.

— Дай мне подумать, — ответила Ирена. Она закрыла глаза. Ее одолевали соблазн и страх, сердце громко колотилось в груди, и ей казалось, будто слышно, как оно стучит, будто Александр слышит, как оно стучит. Но когда через секунду она открыла глаза и заговорила, она уже вполне овладела собой. — Поезжай один, милый. Я только буду отвлекать тебя, а ты должен всецело отдаться делу.

— Но, Ирена…

— Нет, нет, так будет лучше. Мы вознаградим себя в другой раз. Да? Очень скоро.

Раздался телефонный звонок. Звонил Стентон, чтобы сказать, что, к его огромному сожалению, неотложное дело задерживает его в Праге, и он вынужден отказаться от удовольствия совместной поездки в Вену.

— Теперь, по крайней мере, ты не будешь скучать в мое отсутствие, — сказал Александр и шутя погрозил ей, — только смотри, не измени мне… Что с тобой, Ирена? Почему ты так побледнела?

— Ничего, ничего… — Она ласково обняла его, смеясь и плача. — Только тебе не надо так… нет, так вообще не надо думать, вообще не надо.

XVIII

Зельмейер встретил Александра на вокзале.

— Один? — спросил банкир, особенно ласково ущипнув Александра повыше локтя. — А где ты оставил Ирену?

— Она не хотела быть мне помехой в работе.

— Вот это я называю самоотверженность!

— А ты как думал? Она действительно такая. — Слева эти вырвались у Александра неожиданно для него; он сам себя не понимал: как могла прийти ему в голову безумная мысль, что Зельмейер подумал… Он взял Зельмейера под руку. — Какой чудный день!

— Да, уж это ли не хорошее предзнаменование!

Белые облачка брызнули на землю весенним, тут же кончившимся дождиком. Солнце перекинуло двойную радугу через канал Дуная. Всюду цвели конские каштаны. Было около четырех часов. Из корзин вкусно пахло свежевыпеченными к полднику булочками. Еще долго после того, как скрылись из виду ученики булочников, бегом спешившие разнести заказы по кафе, которые уже начали заполняться толпой посетителей, еще долго после этого держался на улице приятный запах поджаристых подковок с маком и плюшек, словно принесенный резвыми ветерками из австрийской Шлараффенландии^{85}.

— Что, если нам немного погулять, а потом посидеть где-нибудь в кафе? — предложил Александр.

— Мне как раз пришла в голову та же мысль.

— Вот и отлично. Значит, пошли!

В небольшом кафе неподалеку от Хофбурга метрдотель Шорш встретил обоих друзей с той патриархальной фамильярностью, которая выпадала на долю только «сливкам» постоянных посетителей.

— Добро пожаловать, господин фон Зельмейер! А-а, господин фон Рейтер! Честь имею кланяться, рад служить! Долгонько вы не были в Вене. Вот «Фоссише цейтунг» и «Рундшау»! Сию минуту скажу лакею подать вам шахматы. Недавно, так недели три тому назад, о вас справлялся главный редактор господин Липинский из Кракова. — И, предупредив желание Александра и Зельмейера, лакей уже ставил на столик две чашечки кофе с молоком и корзиночку со свежими подковками.

— Итак, слушай, — сказал Зельмейер, расставляя на шахматной доске фигуры; он спешил скорее с этим покончить и с удовольствием потер себе руки, когда Александр уронил уже поставленную туру и потому отстал от него, — я выработал план… Пожалуйста, твой ход!.. Билинский устроит тебе аудиенцию у министра иностранных дел, ты придешь и без дальних слов спросишь Берхтольда, что он думает о попытке сербов к сближению. Так будет и проще и лучше всего. Ты скажешь ему, что у вас в Чехии в этом особенно заинтересованы, потому что чехи симпатизируют Сербии. Как известно, Берхтольд представителей прессы недолюбливает, но сейчас ситуация благоприятная: правительство очень считается с Чехией, потому что надеется на ее поддержку в спорах с поляками и украинцами. Ого, ты, я вижу, все еще думаешь нанести мне удар слоном? Напрасные мечты, дорогой! Мы защитимся пешкой. Между прочим, знаешь, что на занятиях в генеральном штабе шахматы введены как предмет?.. Что? Ты уже сделал ход? Черт возьми… Да, мне это рассказал за кружкой пива в немецком посольстве наш военный министр. Это так называемая шахматная военная игра по прусскому образцу, прививающая стремление к наступательной войне. Так, одна пешечка есть! Да, наступательная война… Министр только и говорит: рост военной мощи Сербии нетерпим, к счастью, русские будут готовы к войне только через два года, поэтому мы должны воспользоваться случаем… Что? Размен коней? Благодарю, но отказываюсь. Гарде! Та-ак, ну-ка уведи своего ферзя обратно. Так о чем это я говорил? Ага, вспомнил, ты бы только видел, как легко решается оборонительная война между двумя кружками пива: пять корпусов против Сербии, три для обороны итальянской границы, остальные восемь против России. Детская игра! Через три месяца победоносная война окончена. Граф Монтс, бывший немецкий посол в Риме, принадлежащий к группе дипломатов, которые против создания сильного флота и колониальной политики наших прусских братьев, просто глаза вытаращил. «Вы не думаете, ваше превосходительство, что нам надо считаться с Англией и избегать конфликтов, пока мы не договоримся с ней?» — спросил он. Тут его наш военный министр и отделал. «Ага, немцы идут на попятный!» — крикнул он так громко, что все обернулись. Потом это было обращено в шутку, а министр получил высочайший нагоняй, но именно этот нагоняй мне и не нравится. Император, как говорят, сказал: «Я абсолютно ничего не имею против того, чтобы мои генералы бывали в обществе, но они не должны говорить о таких вещах со штатскими!» — а это звучит очень опасно… Послушай, Александр, ты неподражаем. Сидишь как истукан и слушаешь мои монологи. Скажи и ты что-нибудь!