Прощание с мирной жизнью - [159]
— А ведь неплохо, детка, что у тебя дедушка капиталист, да еще со связями? — не мог удержаться Александр.
Адриенна разжала губы, но сейчас же опять крепко сомкнула их. На лице у нее выразилось горькое разочарование, озадачившее Александра. Что с ней творится? Он нежно взял ее за подбородок. Она еще крепче сжала губы.
— Я пошутил, — сказал он с наигранной беспечностью, — ты же это знаешь!
Адриенна молчала.
Александр переменил тон.
— Нет, детка, я прекрасно понимаю: Я все понимаю.
Она опустила голову. Внутри у нее все как одеревенело. Теперь она твердо знала: между ней и дедом, с которым она всегда чувствовала тесную связь, проходит грань, через которую уже не перешагнуть. Она болезненно сморщилась.
— Нельзя хотеть все понять, дедушка. Это значит, все простить. А этого нельзя. Надо уметь и ненавидеть. Уметь ненавидеть, уметь стать на ту или другую сторону, уметь отвергнуть и… перестроить. Даже если для этого придется расстаться… расстаться… ах! — Голос изменил ей. Она отвернулась и прижалась головой к подушке экипажа.
Александр гладил ее по голове, уговаривал, как маленькую девочку:
— Да, да, Адриенна, только не надо плакать, все образуется, вот увидишь, все образуется.
Адриенна выпрямилась. Проглотила слезы. Да, все образуется, — но не так, как думает дедушка. Совсем не так.
И она снова улыбнулась.
Часть восьмая
I
Несмотря на ранний еще час, было сумеречно. В воздухе стояла снежная мгла. С угла улицы, где ожидала небольшая кучка молодежи, ворота суда были видны, как сквозь завесу.
— Если он сейчас выйдет, может случиться, что мы его пропустим, и он уйдет, — сказала Адриенне хромоножка-библиотекарша из кружка «Равенство» и сдула снежинки с бумаги, в которую был обернут большой букет гвоздики. Она держала его перед собой в обеих руках, как икону во время крестного хода.
Антон Каливода тряхнул своей светлой гривой — он и в дождь, и в снег ходил с непокрытой головой.
— Я же сразу сказал, что надо стать у самых ворот; плевать, если это им, паразитам, не по вкусу. Поскандалили бы, и все.
— Нечего сказать, подходящая встреча для Роберта! — возмутилась хромоножка.
— А почему? Я думаю, мы не поклонники безоговорочного подчинения предписаниям полиции, — отпарировал воинственно настроенный Антон. Он явно жаждал поспорить.
— Вот он идет! — вдруг крикнул кто-то.
Группа молодежи пришла в движение. Все побежали навстречу Роберту, который с сундучком в руке вышел из ворот суда. Адриенна задержалась. Слезы жгли ей глаза, она стыдилась такой «невозможной сентиментальности» и стояла сзади, пока другие, обступив Роберта, радостно тараторили и пожимали ему руки.
Роберт в смущении не знал, куда деть букет.
— Да что же это, друзья, вы из меня какого-то мученика делаете, словно я коммунар, вышедший из застенков генерала Галифе, или вроде того. А я просидел только две недели за нарушение общественного порядка. Что мне теперь с цветами делать? — Он оглянулся вокруг и с чуть смущенной лукавой усмешкой сказал: — Придумал, отдам товарищам женщинам. — Говоря так, он разорвал мочалу, которой был связан букет, и разделил гвоздики между хромоножкой, Адриенной и третьей девушкой из их компании. Одна гвоздика оказалась лишней. Роберт немного поколебался, поглядел по очереди на троих девушек, потом весело рассмеялся и сунул гвоздику себе в петлицу.
Адриенна тоже рассмеялась, задорно, счастливо.
— Ну, а теперь куда?
— Да, куда мы теперь? — послышалось со всех сторон.
— Прошествуем мимо здания суда, а потом — в помещение стачечного комитета «А», — предложил Антон, — у меня и флаг с собой. — Он расстегнул несколько пуговиц на своей короткой бобриковой куртке, из-под нее выглянул кончик красной материи.
— Брось! — отклонил его предложение Роберт. — Какой в этом смысл? Только опять за решетку попадем. Кроме того, в два часа у меня заседание. Но до него надо пойти выпить чашку кофе. — Он опять засмеялся. — В тюрьме мне больше всего хотелось кофе. Какую там дрянь вместо кофе дают, и из буфета тоже, — этого вы себе не представляете!
Десять минут спустя они тесно уселись вокруг двух сдвинутых вместе столиков в небольшом кафе на Карловой площади. Роберт рассказывал о «нравах и обычаях в тюремных камерах при областном суде» и о том, как он читал заключенным и тюремщикам краткий курс истории Чехии.
— Сначала они не очень-то слушали, но когда я придумал раздавать после каждого занятия десять сигарет, они вдохновились и стали ярыми сторонниками нашего девиза «в знании сила»… — Роберт подождал, пока уляжется веселье, вызванное его словами, потом заговорил в более серьезном тоне: — Впрочем, я думаю, что моя необычная аудитория вчера на последнем занятии действительно разогрелась. По-моему, я совсем забыл, перед кем я выступаю, или нет, верно, удалось дать почувствовать даже этим люмпен-пролетариям и тюремным служителям глубокую веру рабочего класса в свое будущее освобождение. Не чудом, а так, как говорится в нашей песне:
Он вдруг остановился. — Господи, я заболтался и не посмотрел на часы.
— До собрания еще много времени, — заметил Антон.
