Прощание с мирной жизнью - [149]
Кухарский любил класть в основу своих передовиц цитату.
— Цитаты для передовицы то же, что костыли для драпировщика, — не раз поучал он фрейлейн Хуртиг. — С их помощью можно как угодно уложить самый тяжелый материал.
Сегодня Кухарский выбрал темой готовившуюся забастовку типографских рабочих. Свою «цитату-костыль» он привел в первом же абзаце.
«Читатели, верно, еще помнят бельгийскую всеобщую забастовку, — так начал он статью, — которая несколько месяцев тому назад держала в напряжении всю Западную Европу, а потом окончилась ничем. Уже тогда в «Тагесанцейгере» говорилось, что всеобщая забастовка в Австрии — романтический идеал целого класса, в песнях которого поется:
Правда, рабочий класс до сих пор немногого добился, «остановив ход машин». Всеобщая забастовка ставит невыполнимые задачи перед организациями, желающими прийти на помощь безработным. Именно поэтому французские синдикалисты и ввели тактику нанесения отдельных ударов».
Тут Кухарский встал и обошел вокруг стола. Засунув руки в проймы жилета, он предался личным воспоминаниям о тех синдикалистских вождях, с которыми познакомился в дни дела Дрейфуса.
— Какие это были люди, голубушка фрейлейн Хуртиг! — воскликнул он и побарабанил пальцами по груди. — Совсем не то, что вожди наших профессиональных союзов и социалисты! Но, понятно, это французская традиция. В ней заложено величие. Чего стоит их «Allons, enfants»[78] их дух du citoyen[79], их революция, или нет, не революция, а республика! Да, в их республике есть величие, она неоспорима и законна, и все же от нее исходит возбуждающий аромат ее противозаконного прошлого. — Он сделал паузу, улыбнулся и, смакуя слова, повторил: — Аромат ее противозаконного прошлого. Неплохо сказано! Как вам нравится такое определение, голубушка фрейлейн Хуртиг?
— Замечательно, господин Кухарский, — вздохнула секретарша и закатила глаза. — Превосходно.
— Ну, ну, ну, сказано неплохо. Надо на всякий случай записать. Пожалуйста, отметьте, а потом внесите в картотеку. — Кухарский сел и приступил к диктовке второго абзаца: — «Тактика нанесения отдельных ударов вначале была успешна. Потом защита, как и в каждой войне, приспособилась к новой тактике нападения. И в Англии, Испании, Франции и Венгрии практика показала, что и хорошо организованную частичную забастовку можно победить…» Написали? Тогда пошли дальше!.. «Поэтому пражские печатники поступят правильно…»
В дверь постучали, вошел Майбаум. Кухарский воспринимал как личную обиду, когда его прерывали во время диктовки передовицы, а тут еще ему помешал Майбаум, с которым он был в натянутых отношениях. При виде незваного гостя лысина Кухарского стала малиновой. Но он продолжал диктовать:
— «… поступят правильно, если откажутся от всеобщей забастовки». Подчеркните, пожалуйста, последние слова.
— Извините, — сказал Майбаум, не обратив внимания на молчаливое устранение его Кухарским, и подошел ближе, — мне надо поговорить с вами по неотложному делу.
— И обязательно сию минуту? Вы видите, я в самом разгаре работы над передовицей. Вам, может быть, не совсем ясно, что значит оторвать человека от такой работы, но уверяю вас…
Майбаум прервал его с самым невозмутимым видом:
— Боюсь, что ваша статья, господин доктор, не найдет применения. Во всех типографиях рабочие прекратили работу.
— Что? Значит, все-таки? Бастуют? Вы не пробовали вразумить наших наборщиков?
— Да-м, конечно, пробовал, но ничего нельзя было сделать.
Кухарский принял эти слова с выражением злорадного смирения.
— Н-да, умелое управление производством! Вот опять доказательство, куда оно нас привело!
— Может, вы, господин доктор, попытаетесь? — подпустил шпильку Майбаум.
— Я? Да как это возможно? Редакция не имеет к рабочим никакого касательства. — Кухарский несколько раз повернул свое кресло-вертушку. Вдруг он вскочил: — Гм. Если управляющий производством исчерпал все доводы, попробую-ка я поговорить с ними. — Он снял свою рабочую блузу, надел пиджак, оглядел себя в зеркало и направился к двери. — Пожалуйста, не уходите, — обратился он к фрейлейн Хуртиг, уже взявшись за ручку двери. — Я сейчас вернусь. Мы допишем передовую.
X
В большом наборном цеху, где всегда стоял шум от стука линотипов, царила неестественная тишина. Сквозь стрельчатые окна падали лучи декабрьского солнца, и светлые блики на плитках пола еще усиливали впечатление неестественной тишины и неподвижности.
Рабочие собрались вместе и тихо совещались. При виде начальства они разошлись. Очень многие совсем ушли.
Майбаум поднял руки и бессильно опустил их, как бы говоря: «Вот, извольте радоваться!» Кухарский не обратил на него внимания. Он кивнул старшему метранпажу.
— Послушайте, Вагнер… Что это значит?
Метранпаж, высохший человек с непомерно большим носом, на котором сидели очки в железной оправе, неохотно, шаркая ногами, подошел ближе.
