Прощание с мирной жизнью - [136]

При чтении биржевых отчетов у Амальтеи всегда начиналось легкое сердцебиение, сейчас сердце успокоилось — бумаги, которые были у нее, поднялись в цене. Правда, только на полпункта, но движение на повышение удерживалось уже долгое время. Как и предвидел Гелузич.

Ну и Марко, молодец! Несмотря на то, что произошло между ними, Амальтея все еще чувствовала к нему слабость, и с полным основанием, как она сейчас растроганно призналась сама себе. При всей его любви к рискованной биржевой игре ей он все время внушал: «Оставь, милая, в покое оружейные акции! Правда, на них можно в два счета заработать целое состояние, но зато так же быстро и разориться. Для тебя самое разлюбезное дело пивоваренные или сахарные бумажки, вообще что-нибудь устойчивое. Помни: все, что связано с желудком, — золотое дно. Есть кризис, нет кризиса, на пиво всегда спрос. Пушки и броневые плиты — совсем другое дело; достаточно наступить неожиданному международному успокоению — и заказы тю-тю, а с ними, конечно, полетит к черту и курс».

Да, у Марко при всех его пороках и недостатках, несомненно, много хороших черт. И сейчас еще (хотя он и клюнул на глазки этой противной молоденькой Рейтер) в деловом отношении он остался верен ей, Амальтее, и все время соблюдает ее интересы… Вот и приобретением на необычно благоприятных условиях большого пакета «нестомицких» она обязана его неустанным заботам.

«Было бы просто безумием вконец портить с ним отношения, — раздумывала Амальтея, — но это неизбежно случится, если я выложу этой девчонке все, что я о ней думаю. Вообще не следовало ей писать. Но, может, она не придет? Нет, чтобы она да не пришла, нет, она не из таковских. Мне не следовало ей писать, не должна была я этого делать. Но разве человек всегда поступает правильно? Разве можно всегда все рассчитать? Господи, я веду себя, как девочка! Неужели нельзя просто десять — пятнадцать минут поболтать о том, о сем, равнодушно, вежливо, ничего не касаясь. Само собой, ни слова о Марко. Ни намека на огорчение, ревность. Просто выражу внимание внучке старого своего друга… Да, так и сделаю. Тогда все будет в порядке».

IX

Но, увидя Валли у себя за столом, Амальтея не выдержала, хотя и твердо решила не выходить за пределы вежливой светской болтовни. Когда она разливала чай, сразу же и началось.

— Благодарю вас, воды не надо, — заметила Валли, когда Амальтея хотела разбавить чай.

— Но, милочка, чай слишком крепкий. И сахару не хотите? Я, право, не знаю, но разве это не вредно…

— Ах, что вы. Сорная трава живуча. У меня лошадиные нервы.

— Да, милочка, это мне известно. И, конечно, я также отлично знаю, что с советом женщины старше вас вы не посчитаетесь. Все же вам не мешало бы подумать о дальнейшем. Молодость не длится вечно. — Амальтея прикусила язык; она совсем не хотела этого говорить, но теперь, когда слова сорвались с ее уст, она с раздражением повторила: — Да. Молодость не длится вечно. И следует подумать о том, что будет дальше.

Валли с аппетитом кушала бутерброд за бутербродом.

— Вы правы, баронесса. Подумать следовало бы. Но я не могу. А потом для меня в этом нет смысла. Я создана для настоящего, вот и все.

Как она это сказала, эта пролаза, эта интриганка! В каждом слове скрывалась шпилька. Амальтея кипела. С трудом переменила она тему, сказала материнским тоном:

— Я слышала, вы собираетесь сделать решительный шаг… Не хотите ли лучше булочку с медом? А то все острое и острое… Да, так вот, я восхищена вашим мужеством, фрейлейн Рейтер. Поверьте мне, я знаю господина Гелузича как свои пять пальцев и, несмотря на то, что случилось, не питаю ни к нему, ни к вам ни малейшего зла, это было бы просто смешно, не правда ли? Словом, я говорю с вами о господине Гелузиче только потому, что вы внучка моего друга молодости и у меня к вам чисто родственные чувства… Дело в том, что господин Гелузич при всех своих качествах все же… все же… ну, он ни в коем случае не тот человек, с которым девушка может связать себя на всю жизнь, ожидая от него… — Амальтея запнулась.

— Я, собственно, ничего от него не ожидаю, баронесса, — заявила Валли с дерзкой наивностью, — и меньше всего обеспеченной жизни.

Возможно, Валли сказала это без злого умысла. Так немного спустя подумала Амальтея. Но первой ее реакцией была ярость. Она кипела яростью, не могла ее сдержать. Куда девался светский лоск, — перед Валли была Мальти актерской поры, боевая, несдержанная, с налетом вульгарности. Она вскочила так резко, что задребезжала посуда, и прошипела:

— Спите, спите с ним, раз уж вы так подло выхватили его у меня из-под самого носа. Спите с этим старым козлом. Пожалуйста. Полу́чите по заслугам!

X

Выходка Амальтеи нисколько не обидела и не разозлила Валли, а, наоборот, рассмешила ее. Она, правда, разыграла возмущение и вышла из номера баронессы, но тут же в коридоре бросилась на расшатанное кресло и разразилась гомерическим хохотом. Даже когда она, наконец-то несколько успокоившись, спускалась по лестнице, плечи ее еще вздрагивали от с трудом сдерживаемых приступов смеха.

«Вот так сцена! — в десятый раз повторяла она про себя. — Как неожиданно слетела с нее аристократическая маска и под ней обнаружилось ее прошлое лицо — лицо каботинки. Так всегда бывает, когда ты не доросла до той роли, которую играешь. А почему не дорастают? Потому что теряют свое «я». До потери сознания влюбляются в мужчину. Или в свои меланхолические грезы. Или в светский успех… Ну, я, во всяком случае, никогда своего «я» не потеряю, — подумала Валли, — это решено твердо, совершенно твердо». Она очень гордилась таким решением и тем, что называла «жизненной философией, положенной в его основу».