Прощание с ангелами - [138]

— Зачем ты опять рвешься к этому проклятому камню? — спросил он. — Оставь его внизу. Нас ждут другие тяжести. Трагедия Сизифа — в его одиночестве. А ты ведь не одинок, Герберт.

— Скажи мне, Эрнст, что такое дружба? И сколько она может длиться? На опыте наших с тобой отношений я пришел к выводу, что дружба требует равенства сторон. Давать и брать должно быть двусторонним процессом. А я давно уже перешагнул определенный рубеж, давно уже боюсь о чем бы то ни было просить тебя, чтобы ты, чего доброго, не подумал, будто я требую благодарности. Ты же приходишь поздно, пожалуй, слишком поздно. Уж не ждал ли ты, что я сам к тебе приду и скажу: «Помоги мне, Эрнст. Я выбился из сил».

Фокс видел, как обливается потом Герберт. Он коротко и прерывисто дышал, он говорил, с трудом подыскивая слова. Состояние Герберта его испугало. Быть может, следовало сказать: тебе надо поправиться. Поезжай-ка ты сперва в санаторий, а вернешься здоровым, тогда и поговорим. Здоровый человек совсем иначе смотрит на мир, нежели больной. Но он понял, что против болезни Герберта не поможет никакой санаторий. Это испытание Герберт должен одолеть, а не одолеет, его песенка спета. В нем останется сознание неудачи, это сознание может разрастись, давать метастазы, до неузнаваемости исказить представление человека о мире. И потому он не в силах избавить Герберта от расчета с самим собой. Но точно так же никто на свете не избавит его, Фокса, от ответственности за Герберта. Никогда прежде он не ощущал этого так отчетливо, как сейчас, и никогда не испытывал такой благодарности к Герберту.

— Нет, Герберт, корни дружбы лежат куда глубже. И не внешние приметы ее определяют. Но мы-то с тобой связаны не только воспоминаниями. Я знаю, что ты никогда не требовал от меня благодарности.

— И все же я должен задать тебе один вопрос. Хотя, вероятно, момент для этого самый что ни на есть неподходящий. Но бывают минуты, когда из человека рвется вопрос, с которым нет сладу.

Герберт встал, взволнованно заходил по комнате, внезапно остановился перед Фоксом, сидевшим на тахте, и взглянул на него сверху вниз.

— Имеет ли отдельный человек право рассчитывать на благодарность общества?

Слова Герберта не удивили Фокса, удивила только горячность.

— Услуга за услугу. Существует и благодарность общества по отношению к отдельному человеку. Должна существовать.

— Я понимаю, — сказал Герберт, — ты легко можешь предложить мне двадцать должностей — на выбор. Но не будем обманываться. Меня не считают даже способным дать полноценный урок в школе.

— Если бы ты мог сделать кому-нибудь подарок, ты бы подарил ему время — так ты сказал? Подари время себе самому. Годы, оставшиеся позади, — они ведь для тебя не потерянные годы. Мне кажется, благодарность общества состоит не в том, что оно досрочно назначает тебе пенсию, а в том, что оно предоставляет тебе все новые и новые возможности, побуждает тебя снова и снова стремиться к самоутверждению, не дает тебе времени смириться.

Герберт опять сел. Он был слишком утомлен, чтобы до конца понять слова Фокса.

— Пойми, Герберт, социализм тоже не может исключить страдание. Он только может уменьшить его.

— Я понимаю, надо пройти через все. Я только не знал раньше, что это так трудно.

ПРОЩАНИЕ С АНГЕЛАМИ

1

Могила в общем ряду, могила по выбору, отдельный участок. У мертвецов тоже существует свой табель о рангах. Людвиг сам выбрал место, где лежать Анне. Чтобы береза склоняла ветви над ее могилой. Так ему хотелось или, правильнее сказать, так хотелось ей.

«Я люблю березы, Людвиг. Когда я лежу под березой, закрыв глаза, и ветер скользит по моему лицу, мне чудится, будто она гладит меня своими ветвями».

Он любил ее, умершую, как любил живую. После несчастья — он называл это несчастьем — возросло лишь чувство вины. В смятении мыслей он сначала так далеко зашел по стезе самобичевания, что даже Максу не удалось избавить его от навязчивого представления, будто именно он убил Анну. Первые часы после Анниной смерти он провел на коленях перед гробом, неспособный видеть что-либо иное, кроме нее, которая еще есть и которой уже нет. Смерть Анны была и его смертью. Осталось только подыскать место, где упокоятся они оба, друг подле друга.

— Господи, отпусти нам грехи наши, — молился он, покуда патер говорил над гробом.

— Прах ты есть и в прах возвратишься.

Анна получила каноническое погребение с заупокойной литургией и надгробной проповедью. Макс выбил согласие у патера.

«Но ведь она…»

Нетрудно было угадать, что хотел сказать патер: она самоубийца. Но потом, видно, счел это слово чересчур жестоким и начал заново:

«Людям не подобает накладывать на себя руки».

«У мертвого нет ничего, кроме молчания. Он лишен возможности защищаться. В этом преимущество тех, кто его осуждает. И церковь, отказывающая несчастному в последнем благословении, проявляет жестокость и высокомерие».

— Она ушла от нас, — сказал патер и сделал шаг к гробу. Макс подумал: мы говорим о мертвых теми же словами, что о живых, и еще он подумал, что это хорошо. Не следует воспринимать смерть как нечто необычное. Она просто мучительна, как мучительна любая разлука, будь то у гроба или в жизни. А возвращение… Но кто из нас мог бы утверждать, что он вернется?