Прощание из ниоткуда. Книга 2. Чаша ярости - [99]

Все живое в поисках спасения растекалось во все стороны, прочь из столичного пекла в тихие заводи уцелевшего от горючей стихии Подмосковья. Город безлюдел на глазах, а еще теплившаяся в нем жизнь предпочитала углы поукромней и попрохладнее. Казалось бы, в такую пору даже мухи спешат отправиться в отпуск без содержания, лишь бы не летать, не дышать, не двигаться. Но Система, в паутине которой существовали страна и ее обитатели, функционировала в любое время года и при любой погоде. У Системы не числилось ни выходных, ни праздников, ни перерывов на обед. Система была на страже.

Однажды включив Влада в поле своего зрения, она, эта Система, уже не спускала с него глаз и, после брезгливого изучения, как-то поутру призывно просигналила ему официальной повесточкой из Московского отделения Союза писателей:

„Просьба явиться на заседание секции прозы…” итак далее, со всеми аксессуарами.

И Влад понял, что похоронный колокол над ним зазвонил в полную силу, но это вызвало в нем не отчаянье или растерянность, а лишь приступ веселой ярости: погибать, так с музыкой!

Не откладывая ни минуты, он сел и в течение получаса на полутора писчих страницах решительно сформулировал Системе свой ответный сигнал: „Иду на вы!”

„Как мне стало известно, секретариат МОСП РСФСР совместно с бюро секции прозы готовят обсуждение моего романа со всеми вытекающими отсюда оргвыводами. Я и пишу это письмо заранее, ибо заранее знаю степень ваших обвинений и качество ваших доводов. Мне не в чем оправдываться перед вами и не о чем сожалеть. Я сын и внук потомственных пролетариев, сам вышедший из рабочей среды, написал книгу о драматическом финале дела, за которое отдали жизнь мой отец, мой дед и большая часть двух восходящих ко мне фамилий. Эта книга для меня — результат многолетних раздумий над удручающими и уже необратимыми явлениями современности и горчайшего личного опыта. Если вы, оставшись наедине с собой, непредубежденно и мужественно взглянете в лицо действительности, у вас, я уверен, возникнет множество тех же самых „почему”, какие одолевали меня в процессе работы над романом.

Почему в стране победившего социализма пьянство становится общенародной трагедией? Почему за порогом полувекового существования страны ее начинает раздирать патологический национализм? Почему равнодушие, коррупция и воровство грозят сделаться повседневной нормой нашей жизни? Где истоки всего этого, в чем первопричина такого положения вещей? Вот примерно те вопросы, которыми я задавался, садясь за работу над книгой. Не знаю, удалось ли мне с достаточной убедительностью ответить хотя бы на один из них, но у вас нет оснований сомневаться в искренности моих намерений. Этим же стремлением помочь своей стране и своему народу разобраться в отрицательных явлениях современности, с тем чтобы, освободившись от ошибок прошлого, безбоязненно двигаться дальше, руководствовались все мои старшие предшественники от Дудинцева до Солженицына включительно, разумеется, каждый в меру своих сил и дарования. К сожалению, те, от кого зависело взять эти книги на вооружение, не только остались глухи к взыскующим правды голосам, но и встретили их в штыки. Мне трудно судить, кто и почему заинтересован в том, чтобы загнать болезнь глубоко вовнутрь, но в плачевном исходе такого рода лечения я и не сомневаюсь: последствия не поддаются учету, бедствия — исчислению. Если наше общество не осознает этого сегодня, завтра уже будет поздно.

Сейчас мне не до бравады, я покину организацию, в которой состоял без малого десять лет, с чувством горечи и потери. В ней — в этой организации — числились и числятся люди, у которых я учился жить и работать. Но рано или поздно каждому из них все-таки придется сделать этот тяжкий выбор. Союз писателей, а в особенности его Московское отделение, постепенно становится безраздельной вотчиной мелких политических мародеров, разъездных литературных торгашей, всех этих медниковых, пиляров, евтушенок мелких бесов духовного паразитизма.

Я прекрасно осознаю, что меня ждет после исключения из Союза. Но в конце пути меня согревает уверенность, что на необъятных просторах страны, у новейших электросветильников, керосиновых ламп и коптилок сидят мальчики, идущие следом за нами. Сидят и, намор-ща сократовские лбы, пишут. Пишут! Может быть, им еще не дано будет изменить скорбный лик действительности (да литература и не задается подобной целью), но единственное, в чем я не сомневаюсь, — они не позволят похоронить свое Государство втихомолку, сколько бы ни старались преуспеть в этом духовные гробовщики всех мастей и оттенков”.

Поэтому, когда в назначенный день Влад явился пред светлые очи своих прозаических коллег, стороны уже не заблуждались друг в друге, готовые к любой развязке. Правда, среди „коллег” он не заметил сколько-нибудь известных имен или лиц, кроме разве лишь председательствующего — записного либерала из бывших „безродных космополитов”, взявшего на себя малопочтенный труд элегантно утопить преступившего „табу” собрата, как потом оказалось, в обмен на туристскую поездку в Америку.

„Что за комиссия, Создатель, — усаживаясь перед ними, вспомнил Влад чью-то старую хохму, — а особливо председатель!”