Прощание из ниоткуда. Книга 2. Чаша ярости - [91]

На следующий же день после возвращения Влад заглянул в Клуб, застав там, по обыкновению, самого раннего завсегдатая — Гену Снегирева.

— Топай сюда, старичок! — призывно засветился тот навстречу Владу. — А я, старичок, только что из кругосветки, да. — Хмельная эйфория уже возносила Гену в заоблачные выси безудержного вранья. — Ходил спецкором на секретной подводной лодке, готовлю серию репортажей для одной закрытой газеты, да. Не без накладок, правда, старичок, не без накладок. У берегов Индии пришлось всплывать, сам понимаешь, аварийная ситуация, чепе и так далее. Волей-неволей мне с начальством пришлось сойти с борта, береговая служба потребовала, даже, можно сказать, ультиматум предъявила: или — или. Или мы сходим, или они открывают огонь, вот так, понимаешь, старичок, прямо в лоб, а еще дружественной державой считаются, рвань черножопая! Выходим это мы, старичок, на берег, гляжу, встречает нас у пирса целая шобла шикарных индусов в тюрбанах, а в центре, замечаю, баба в ихнем сари до земли. Пригляделся, вроде лицо знакомое, и, веришь, старичок, мне сразу в голову ударило: Индира! Ганди, соображаешь? Я к ней: так, мол, и так, советский писатель Геннадий Снегирев со спецзаданием и сугубо мирными целями, хинди — руси, бхай-бхай! А она так, веришь, старичок, аж зашлась вся от удивления. „Как, — говорит, — тот самый Геннадий Снегирев, детский прозаик из Москвы!” Да, старичок, обременительная это вещь — слава!..

Гена уселся на своего конька, и остановить его уже не могла никакая сила, кроме пьяного забытья. И хотя все Генины байки Влад знал почти наизусть, сейчас они звучали для него еще забавнее, чем обычно. Он словно бы заново, после долгого отсутствия возвращался в еще вчера отторгнутый им от себя мир. И отторгнутый, казалось бы, навсегда.

В Москву Влад вернулся с твердым намерением отступить, пойти на попятный, предложить писательскому начальству более или менее полюбовный выход из создавшегося положения: он решительно прекращает зарубежные публикации, а они оставляют его в покое и способствуют найти какую-нибудь литературную поденщину, которая могла бы обеспечить ему жизненный минимум. По мнению Влада, это должно было удовлетворить их, а для него обеспечить скудную, но зато надежную базу дальнейшего существования, без особого ущерба своему душевному равновесию.

После вологодской поездки в нем с каждым днем укреплялось убеждение, что райские кущи в чужой стороне не по его сирой малости, что, когда за сорок, жизнь уже не переиначишь и что „лучше уж от водки умереть, чем от скуки”.

„Им же выгодней избежать скандала, — мысленно убеждал себя Влад, глядя на сонно клюющего в рюмку Гену, — а я не внакладе”.

— Эх, старичок, — отключаясь, заплетался Гена,^— помню, получаю я письмо от де Голля…

Но сообщить, о чем все-таки ему написал де Голль, Гена оказался не в состоянии, уронил обессилевшую голову на край стола и безмятежно заснул, оставляя собеседника в загадочном неведении.

И Влад решился: сейчас или никогда! Поднимаясь наверх, в секретариат, он в коридоре носом к носу столкнулся со своим соседом по дому, прозаиком Юрой К.

— С-сс-тарик, ты мне нужен, — спотыкаясь на каждом слове (Юра был заикой), тот принялся легонько подталкивать его в угол потемнее, — Я т-тебе звонил, н-н-но т-тебя н-не б-было. — Отечное, в рыжей щетинке лицо его отражало происходившую в нем титаническую борьбу между паникой и самоуважением. — У н-нас з-завтра к-крестины, я, помню, т-т-тебя к-крестным п-приглашал, н-но т-ты, н-надеюсь, п-понимаешь, что т-т-теперь, т-такой ш-ш-шум во-о-округ т-тебя, м-огут н-н-неправильно истолк-к-ковать…

С первого дня знакомства с ним и до седых волос Влад так и не смог разгадать, откуда у этого недалекого и трусоватого скобаря из бывших лабухов берется столько душевной тонкости, проницательной доброты и ума, едва он начинает складывать на бумаге свою неповторимую словесную вязь? С годами вновь и вновь возвращаясь к его прозе, Влад не переставал удивляться ее неповторимому волшебству, ее ключевой прозрачности, до предела гармоничной архитектонике, в которой, сдвинь запятую или убери многоточие, воедино сплавленная ткань мгновенно растрескается по всем своим незримым стыкам, словно упавшее на пол зеркало. Успокойся, Юра, за твой воистину Божественный дар тебе простится и куда больше, чем это несостоявшееся между вами родство!..

В приемной Владу не пришлось ждать или напрашиваться. Секретарше стоило лишь доложить о нем, как Ильин сам выплыл к нему навстречу:

— Заходи, заходи, Самсонов, Владислав Алексеич! — Тот с театральным радушием распахнул перед гостем дверь и посторонился, уступая ему дорогу. — Давно жду, куда, думаю, запропастился? — Бодро осел в кресло, уставился в него с острой вопросительностью. — Ну, рассказывай, какими судьбами, с чем изволил пожаловать? — Но в наигранном балагурстве так и не сумел скрыть напряженного ожидания. — Глядишь, обрадуешь чем-нибудь старших товарищей?

Еще не дойдя до середины своих объяснений, Влад понял, что все его доводы — не в коня корм: каждое слово гостя отзывалось в хозяине откровенной досадой и пренебрежительным нетерпением. В конце концов тот так и не дал ему договорить, брезгливо прервал: