— Ich… — начал Оскар.
— Их, — повторил за ним старший милиционер. — Их либздих! — Его товарищи загибались со смеху. Так, понятно, по-немецки они не говорят. Просто заучили где-то несколько фраз. И тем не менее. Это было… что-то. Это заслуживало повторной попытки.
Ich, — снова сказал Оскар сквозь слезы и накапал на пол перед собой красный полумесяц. — Ich spiele Bratsche. Brechen Sie nicht meine Hdnde, bine. Ich spiele Bratsche.
— Uh ty, — сказал усатый. — Bratcami zovyot. Младший милиционер, который до сих пор со значением хрустел костяшками пальцев, внезапно заколебался на помеченной кровью границе Оскарова личного пространства. Он завис в метре от Лунквиста, подступая и отступая, подступая и отступая, охваченный таинственной нерешительностью.
Оскар понятия не имел, что происходит и происходит ли вообще. Он только знал, что что-то сказанное им чудом вышло на нужную частоту, заполнило нужный пробел в мельтешащем хаосе.
Bratsche, — прорыдал он, хватаясь за волшебное слово. Отсутствие переднего зуба как-то даже улучшило его немецкое произношение звука «ш». - Ich spiele Bratsche.
Izbili bratcy, — сочувственно покивал старший милиционер. — Mda… Izbili bratcy.
Младший изумленно хрюкнул.
— Yopta… zagovoril.
— Blya, a shepelyavit-to как. Vo suka, a? — сказал усатый.
Далее последовало краткое и нервное совещание троицы. Старший шикнул на младшего и обменялся парой тихих, почти профессиональных на слух фраз с усатым. По прошествии еще одной оглушительной ферматы первый полез за ключом к наручникам, а второй одним раздраженным движением поднял и ткнул в лицо ревущему Лунквисту алый пластмассовый телефон со спутавшимся в дред курчавым шнуром.
В восемь тридцать утра первого января 2000 года нашей эры Бурт Вайскопф и Яша Слуцкер обнаружили неприметную дверь отделения в глубине подворотни на Садовой близ Вознесенского. Вайскопф недолго поговорил своим самым жизнерадостным тоном, а Яша попереводил. Затем в руке Вайскопфа возник приготовленный загодя тощий конверт, мягкой дельфиньей дугой перепрыгнул в руку старшего милиционера, и услуги Яши больше не требовались.
Снаружи разлился молочный, с голубоватой поволокой свет. Покрасневший воротник Оскаровой рубашки принял оттенок мускатного желе. Вайскопф осторожно приобнял пухлые трясущиеся плечи альтиста, подумал об иске за домогательства и снял руку.
Прямо на тротуаре их ждал микроавтобус. Водитель, старик с кроличьими глазами, докуривал куцую плоскую сигарету, горевшую с отчетливо слышным треском.
— Эй, Ос, — окликнул Яша.
Лунквист, не отвечая, вскарабкался в микроавтобус и сел боком на заднем сиденье, левой щекой прижавшись к велюру. От велюра пахло свежей табачной крошкой. Вайскопф и водитель заняли места впереди. Радио, только что игравшее синтезаторного Вивальди под диско-бит, испустило тревожные позывные и перешло на сводку новостей. Cashtransaction Ельцин cashtransaction Путин.
— А где Оля? — спросил Лунквист. Его глаза закрывались и открывались, как у накормленного котенка; сам не зная того, последние две минуты он, собственно, спал.
— Порядочек! — воскликнул Вайскопф с отчаянным задором, пристегиваясь. — В «Рэдиссон», пожалуйста.
Водитель высосал последнюю смоляную молекулу из своей сигареты и втер окурок в сизую пепельницу.
— Редисoн так Редисoн, — меланхолично согласился он, оглядываясь через плечо, поверх раздавленного Лунквиста на заднем сиденье. Он повернул ключ зажигания, отчего затрясся весь микроавтобус и на брелке заплясал черт, и принялся толчками встраиваться в похмельный поток вдоль Садовой к Невскому, крутя баранку левой рукой, пока правая переключала радио с новостей на очередную чудовищную мелодию.
