Прощальная симфония - [3]
Пара энергичных пассажей в престо заставила Лунквиста сконцентрироваться на музыке, но как только началось адажио, он снова уставился на Олю. Она поймала его взгляд! Тысячелетие намечалось хорошее. Где-то на следующих страницах таилась в засаде пометка si parte — его сигнал к уходу.
Яша Слуцкер оказался в первой группе, достигшей финиша. Он засунул кларнет под локоть, как мультяшный термометр, и ускользнул со сцены на жеребячьих ногах. Еще двадцать три неспешных такта проплыли мимо — с ними иссякал 1999 год. Экран показывал 11:48 с пульсирующим двоеточием, периодически отвлекаясь на прямые эфиры с Красной площади и Таймс-сквер. Отвалили первая валторна и второй гобой. Бай-бай, контрабасы. А вот и виолончели побрели травоядным стадом.
Альты уходили предпоследними. Лунквист скомкал последний фа-диез, рывком встал со стула и зашагал прочь, чуть не опрокинув по дороге арфу. В темном зеркале площади он видел, как Оля двигается в том же направлении, пробираясь через толпу, чтобы встретить его у подножия лестницы.
Оскар прогромыхал по пружинящим алюминиевым ступенькам, без особого уважения к приглушенному финалу за спиной, и успел заметить, как Оля утерла варежкой слезинку.
— Ого, — сказал Оскар. — Это тебя музыка так?..
— Нет-нет, — ответила Оля. — Это холод. Готов? Без пяти полночь.
— Давай сбежим отсюда, — прошептал Оскар Оле, обмирая от слов, срывающихся у него с губ.
Это была самая взрослая и самая голливудская фраза в его жизни.
— Ко мне? — спросила она.
Оскара чуть не хватил инфаркт. Затем он догадался, что она, наверное, имела в виду «со мной». Он даже почувствовал некоторое облегчение — он не знал, что делать с таким счастьем, с такой вдруг бешено пошедшей картой.
Лунквист взял се за руку. Его сердце вращалось во все стороны сразу, как мотогонщик в шаре смерти. Они пошли, ускорили шаг, сорвались на бег, кого-то растолкали и вырвались, выдыхая облака сверкающего пара, из толпы на простор площади. На шелковых лацканах Оскарова фрака мерцали снег и отраженный свет. Морозный ветер с реки лупил в лицо точными и как будто прицельными ударами, но между их сомкнутыми руками пульсировал такой жар, что Лунквисту захотелось расстегнуть ворот сорочки. Где-то позади площадь грохнула наконец аплодисментами — хоть они и удалялись от овации, овация предназначалась им.
Оля вела Оскара к набережной. Справа стоял мятно-зеленый дворец, на крыше которого толпились, словно робкие самоубийцы, десятки непропорционально больших статуй. Впереди площадь сужалась в величественный мост; на берегу напротив виднелись два необъяснимых румяных строения, смахивающих на подпиленные и разукрашенные маяки.
— Ростры, — сообщила Оля, мало что этим прояснив.
— А что они делают? — спросил Лунквист.
Она указала на загнутые клинообразные выступы, которыми ощетинились колонны: — Корабельные носки.
Носы, догадался Оскар. Может, столбы служили выставкой пиратских трофеев. Он хотел перейти мост, но вместо этого они повернули налево и пошли вдоль пустынной набережной. Невдалеке два льва с шарами под передними лапами стерегли лестницу, ведущую к воде. У причала стоял хлипкий парусник-ресторан, закованный в лед под легким углом. Внутри гремело радио или телевизор. Неторопливый, но пронзительный мужской голос декламировал что-то сквозь метель помех.
— Вот так, — сказала Оля. — Ельцин ушел. — Что?
— Ничего. По-моему, уже Новый год. С Новым годом.
— С Новым годом.
На другом берегу во тьму грохнула пара петард. Они остановились на ступеньках, приглядываясь. Нижние ступени уходили под лед, создавая впечатление, что лестница продолжается до самого дна реки. Оскар сильнее стиснул Олину руку; она придвинулась так близко, что пар ее дыхания затуманил ему очки. Он поцеловал бы ее прямо там, на месте, но под хвостом у правого льва шумно обжималась другая пара, и Оскар застеснялся. Они пробежались обратно наверх.
Метров через тридцать за львами обнаружилась статуя Петра Первого с топором, собственноручно вытесывающего нос очередного корабля. Она смотрелась совсем новой, но колено Петра уже успели до блеска отполировать туристские зады. Серьезному метрополису не пристало столь остервенело себя украшать, подумалось Лунквисту. Он даже собрался что-то на эту тему сказать, но тут они набрели еще на одного Петра, верхом на лошади, попирающей копытом змею.
Набережная то и дело предлагала им короткие спуски, ведущие к укромным платформам и закуткам на уровне воды. Каждый раз при виде ступеней Оскар обещал себе, что утащит Олю вниз и поцелует, и каждый раз трусил и не решался. Она же продолжала идти в быстром, почти деловом темпе, украдкой бросая на него взгляды и улыбаясь своим мыслям. Они прошли мимо наполненного праздничным шумом французского консульства; изнутри в окно стукнула пробка, несомненно покинув бутылку очень хорошего шампанского.
— Хочу быть француженкой, — вздохнула Оля. — Нужно было учить французский, а не английский.
— Но мы бы тогда не смогли разговаривать, — резонно отметил Оскар.
— Значит, мы бы делали что-то еще, — сказала Оля и, не замедляя шага, положила голову ему на плечо. Оскар решил, что на следующей лестнице обязательно ее поцелует.
Михаил Идов родился в Риге и с 1998 года живет в Нью-Йорке, где работает постоянным обозревателем журнала «New York Magazine». Публицистику Идова на английском и русском языках печатали «The New Republic», «Vogue», «Slate», «Коммерсант», «Большой город», «Сноб» и другие издания. «Кофемолка» — его первый роман.Супруги Марк и Нина, молодые нью-йоркские интеллектуалы, ищущие настоящего дела, открывают симпатичное кафе в духе венских традиций для умной, взыскательной публики, надеясь таким образом соединить успешный бизнес с интересной светской жизнью.
Михаил Идов – журналист, публицист, писатель. Начинал печататься еще в родной Риге, в газете “Советская молодежь”. Потом с родителями уехал в США, где, отучившись в Мичиганском университете на сценариста, публиковался в изданиях The Village Voice, New York Magazine, GQ и других. Стал трижды лауреатом премии National Magazine Award. В 2012 году переехал в Москву, чтобы стать главным редактором российской версии GQ. Одновременно с журналистскими материалами Идов пишет прозу на английском и русском. Его дебютный роман “Кофемолка” вышел в 2009 году и стал бестселлером.
«…Бывший рязанский обер-полицмейстер поморщился и вытащил из внутреннего кармана сюртука небольшую коробочку с лекарствами. Раскрыл ее, вытащил кроваво-красную пилюлю и, положив на язык, проглотил. Наркотики, конечно, не самое лучшее, что может позволить себе человек, но по крайней мере они притупляют боль.Нужно было вернуться в купе. Не стоило без нужды утомлять поврежденную ногу.Орест неловко повернулся и переложил трость в другую руку, чтобы открыть дверь. Но в этот момент произошло то, что заставило его позабыть обо всем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…».
«Шестнадцать обшарпанных машин шуршали по шоссе на юг. Машины были зеленые, а дорога – серая и бетонная…».
«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».
«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».