Пророки - [11]

Эсси — та, что иногда помогала Мэгги с работой по дому, — должно быть, уже на ногах. Хлопочет над хныкающим ярмом, что едва не убило ее, появляясь на свет.

— Ох, Мэг, прям и не знаю, как быть-то мне. Он все глядит на меня своими стеклянными глазами, страшно до смерти, — как-то сказала она Мэгги.

Та окинула ее взглядом — растрепанная вся, платье измято, лицо посерело от слез. До сих пор она видела Эсси такой лишь однажды. И что в тот раз, что в этот сразу же взвилась.

— А куда деваться, женщина? Что сделано, то сделано. Такое вот у тебя дитя народилось. Коль так страшно в глаза ему смотреть, возьми да зажмурься. А лучше отдай его с концами Тетушке Би, она этот цвет больше нашего любит, — выпалила она резче, чем собиралась. Потом замолчала, погладила Эсси по плечу и добавила мягче: — Погоди, может, я смогу иной раз заскочить да помочь тебе. — Она через силу улыбнулась. — Амоса тоже надо бы припахать. И наплевать, что он скажет, тем более раз вы с ним через метлу перемахнули[1].

Мэгги и вообще мало интересовало мнение Амоса по тому или иному поводу. Она отлично помнила, как однажды он вошел в кабинет вместе с Полом Галифаксом, а вышел оттуда совсем другим человеком. Может, кому он после и стал казаться более привлекательным, но только не Мэгги. Каждый его взгляд, каждое слетавшее с языка слово она считала чистейшим надувательством. Он, однако ж, очень собой гордился. А люди гордость любят. И частенько принимают за мудрость.

— Доброе утро, — говорил Амос и улыбался этак честно-разлюбезно.

Мэгги лишь кивала в ответ и издали бросала на него косой злобный взгляд. И все же она понимала, что Эсси в нем нашла, когда Пол прислал его к ней. Конечно, приятнее, когда спрашивают разрешения, а не берут силой, когда прижимают к себе, а не к полу. И все же змея есть змея, и кусается она больно, даже если неядовитая.

Иногда, окидывая Амоса пристальным взглядом — отмечая, как он выступает, выпятив грудь и задрав нос, — Мэгги смеялась. Понимала, что он такое делает, кому и зачем пытается подражать. Презрения она к нему не испытывала, но и теплых чувств не питала тоже. Лицо у него было доброе, но печальное — и это, последнее, роднило его и со своим народом, и со всей плантацией. Сам черный, как свежевскопанная земля, но предан отчего-то был тем, от кого всегда жди удара исподтишка.

Мэгги покачала головой, уперла руки в бедра и пробормотала себе под нос:

— Вот дурачина.

Развернувшись, она хотела было вернуться в кухню, но тут заметила, что небо посветлело и среди теней можно уже различить очертания хлева. Самуэль и Исайя торчали там почти безвылазно — работали, ухаживали за скотиной, дышали, спали и занимались всем остальным. Эти Двое. Бедные мальчики. Рано им пришлось усвоить, что не так отвратителен хлыст, как человек, который им орудует. Упрямые, как ослы, они порой сами себе осложняли жизнь. Но отчего-то их упрямство было Мэгги по душе.

Поначалу она их даже не замечала. Они ничем не выделялись из жалкой невежественной массы детей. Правда, смеялись уж очень звонко и заливисто, слишком манко, чтобы не обращать внимания. На этой проклятой земле каждая травинка гнулась от горя, а пацанята словно бы не желали этого замечать. Но стоило Этим Двоим обзавестись волосами в паху, как они тут же выдумали (а может, открыли по чистой случайности) ловкий способ выделиться на фоне других — оставаться собой. И этот раскол пробудил в Мэгги давно похороненные чувства.

Даже теперь она не смогла бы объяснить, почему при виде Этих Двоих груди у нее делались чувствительными. (Забавно, когда ее пытались свиноматкой Пустоши сделать, ничего такого с ними не происходило.) А вслед за грудями смягчалось и сердце. Дело даже не в том, что они всегда готовы были прийти на помощь — всякий раз, оказавшись поблизости, отбирали у нее ведра, дрова и камни для стирки. И не в том, что они никогда ничего у нее не просили, даже одобрения. Возможно, это странное чувство и вовсе было связано не с ними, а с тем, что они помогли ей вспомнить.

Однажды она увидела кое-что. Как только луна взошла на вершину неба, Мэгги прокралась к хлеву, хотела отнести парням еще с самого утра припрятанные гостинцы: кусок жареной куропатки, яйцо в мешочек, несколько долек яблока в соусе, на этот раз не приправленном никакой отравой. Мэгги тихонько прошла по тропинке, обогнула хлев сзади и хотела войти в боковую дверь, но та оказалась заперта. Тут она услышала внутри какой-то шум и припала ухом к стене. То ли стон, то ли всхлип, то ли самый длинный на свете выдох. Мэгги заглянула в щель между досками. Разглядеть их ей удалось только потому, что лунный свет пробрался в дыру на крыше, которую давно пора было заделать. Смутные тени. Ей поначалу показалось, что они дерутся.

Ну точно, вот Самуэль, пытаясь вырваться, укусил Исайю за плечо. Голые, потные, они возились в стогу сена, сшибая седла и пугая взмывавших в воздух сверчков. Извивались, как черви, хрюкали, как поросята. И вдруг замерли, прижались друг к другу лицами, кажется, намертво сцепившись языками. Потом один из них перевернулся на живот. И Мэгги поскорей похромала обратно в Большой Дом.