Пророк - [16]

Ты украл у меня жизнь. Ты показал мне это, втравил меня в это, я уже не хотел и не мог стать чем-нибудь иным. А потом ты бросил меня. Сказал, выбирайся как хочешь. Как мне не ненавидеть тебя?

Что именно я тебе показал? — спросил он у брата. Я ничего тебе не показывал.

Ну, как же не показывал? Твои знаменитые проблески и отсветы. Твои «идеи и призраки». Твое неприятие. Твои экстазы. Все, о чем ты столь успешно сейчас талдычишь. Если коротко — ты научил меня презирать жизнь и не дал мне ничего взамен.

Он ответил:

Я тоже прошел через нигилистический период презрения к «обычной» жизни. Но я нашел мою жизнь. А ты не нашел. Вот и все. Я, по-твоему, в этом виноват?

Вдруг он почувствовал, как какое-то умиротворение, какая-то благостность снисходит на него. Какая это ерунда, о чем мы сейчас говорим… Ведь в последний же раз…

Брат, сказал он. Прости меня. Все время ты искал моего прощения, но теперь прости меня сам. Я не более чем человек. Ты считал меня богом, оттого и ненавидел меня. Но я не бог. Прости.

Да ладно уж, ответил брат, усмехнувшись.

Он усмехнулся сам, услышав эту усмешку брата. Всю благостность как рукой сняло. Зря я, как дурак, перед ним распинаюсь.

Ты в своем жанре, сказал он.

Да, я в своем жанре, ответил брат.

Они молчали. Что ж, как всегда, разговор кончился взаимной мучительной обидой. И даже смерть ничего тут не изменила.

Но он все-таки не хотел расставаться так. Тем более, навсегда. Он ответил брату:

Это ты возвел меня в сан бога, не я. Я не просил тебя об этом. Ты все время искал моего одобрения, и меня же ненавидел за то, что не мог без моего одобрения обойтись. Ты ненавидел меня, как наркоман ненавидит героин, без которого не может жить. Но это ты, ты, а не я, сделал меня своим героином. Тебе все время нужно было отпущение грехов от меня. Я тебе говорил, и не раз: какая тебе разница, что я о тебе думаю? Но ты не мог жить без моей санкции, ты паразитировал на мне и презирал себя за это, а меня ненавидел. В общем, скажи спасибо самому себе.

Брат ответил, помолчав:

Ты же знаешь, как действуешь на людей. На самом деле все ищут твоего одобрения, не только я.

Он перебил:

Какие еще «все»? Не все, а лишь кое-кто. Да и вообще — «ищут» — это не…

Теперь перебил брат.

Ну, как же. Этих «кое-кого» очень порядочно. Уже восемь лет, как ты пророк № 1, по всем трем главным рейтингам. А пророк № 2 отстает от тебя на десятки пунктов, несмотря на огромные бабки, которые в него вложили.

Он хмыкнул:

Я им говорил: только зря деньги переводите на это ничтожество. Он принципиально нераскручиваемый.

Он помолчал. И не удержался:

И этот тип еще имеет наглость называть себя пророком!..

Он как-то даже забыл про брата, думая, что бы еще сказать о пророке № 2. Про успешное «Аутодафе», которое вот-вот станет истинным № 2, он не стал говорить. Брат с интересом наблюдал за ним из гроба. И сказал ему:

Приятно слышать отзыв профессионала о своем коллеге. Извини, что отвлекаю от главного, но в этом ты как-нибудь сам разберешься.

Так вот, я — твой брат. Ты же знаешь о своей силе, о своей власти над людьми. Ты же человек феноменальной силы. И, зная это, неужели тебе было трудно быть снисходительным? Нет, ты хотел причинять боль. Только так ты мог осознавать свою власть — причиняя боль другим. Ты бы мучил всех, если бы мог. Ты немножко и мучаешь, насколько можешь. Ты бы хотел, чтобы все люди стали братьями. Вот твоя глубинная мечта. Поэтому-то ты и один. И всегда будешь один. Ты говоришь, что ты одинок. И это действительно так. Почему, спрашивается? Ведь ты окружен людьми. Да потому, что рабовладелец всегда один! Рабы — не люди. А для тебя любой человек — потенциальный раб, только в этом качестве он тебе и интересен. Поэтому тебе никогда не выбраться из одиночества. Одиночество — твое вечное проклятье. А двоих, со мной троих, ты уничтожил. Ты знаешь, о ком я говорю. Одного нет совсем, другой пока еще бродит. Но его уже тоже нет, как не было меня. Как смешно, что именно ты говоришь о прощении… Бедняжка, — тебя, несчастного, никто не любит! А ты так страстно жаждешь любви! Но ты же сам и делаешь любовь к себе невозможной. В последний момент ты всегда предпочитаешь любви власть. Если человек, наслушавшись тебя, начинает думать, — нет, чувствовать, — как ты, — то это значит, что ты возымел над ним власть. Власти над душами — вот чего ты добиваешься. Тебя можно, пожалуй, любить. Можно быть околдованным тобой. Но это нельзя сочетать. Ты создал вокруг себя религиозный культ. А кому поклоняются — того не любят. Впрочем, может быть, в каком-то смысле и любят — говорят же о «любви к богу». Но, во всяком случае, бога не любят так, как любят человека. Ведь даже своих друзей, которые поначалу всего лишь любили тебя, ты превратил в своих поклонников, а стало быть, более тебя не любящих. Старался, и добился своего, превратил. И остался один.

Покороче нельзя? — сказал он.

Брат не услышал.

А каким ты был раньше! Для немногих, кто видел тебя тогдашнего. Когда мы еще собирались кружками по разным квартирам, «как первые христиане» — мы тогда так острили. Сколько было этих квартир… Ты действительно был враг всякой пошлости, вранья… Какая благородная, так сказать, надмирность! Гимны вечным идеалам красоты, истины и добра! Протест против обезличивающей буржуазной действительности. Против буржуазного лицемерия. Против ханжества. Возвышение над суетностью нашего мира! И ты был добр тогда. Да, добр. Это простое слово очень хорошо тебя характеризовало! Твои первые проповеди тиражом сто экземпляров. Этакий отрок, взыскующий истины. Юноша бледный со взором горящим…