Пропавшая глава - [30]

— Может, он нарочно вел себя так, чтобы вы не слишком вмешивались в его работу? — предположил я.

Биллингс развел руками.

— Маловероятно, — сказал он. — По-моему, Чайлдресс не был таким расчётливым. Он был свято убеждён в собственной непогрешимости и считал, что редактор должен только подмечать ошибки и расставлять запятые. Прохладный приём, который устроила ему критика, в то время как сам он искренне уповал на настоящий панегирик, выбила почву у него из-под ног.

— Вы упомянули также о том, как отнеслись к его книгам поклонники сойеровских романов. Что вы можете о них рассказать?

— Вам известно о существовании клубов поклонников Барнстейбла? — спросил Биллингс. В этот миг задребезжал телефон, но редактор не обратил на него внимания.

— Знаю только, что таковые есть, — признался я. — Сокращенно именуются, кажется, КСПОБ.

— Да, что расшифровывается как «Клуб страстных поклонников Орвилла Барнстейбла». Похоже, читателю Барнстейбл понравился ещё с самой первой книги. Когда же Дариус Сойер выпустил третий или четвёртый роман, культ поклонения его главному герою расцвёл с небывалой силой. Тогда по всей стране и даже в Канаде стали возникать болельщицкие клубы. А в Калифорнии начали даже выпускать специальный бюллетень, который до сих пор распространяют по подписке. Сродни культу Шерлока Холмса в Англии. Эти люди знают про Барнстейбла абсолютно всё, так что общаться с ними попросту невозможно. Я это знаю точно — мне приходилось выступать перед членами подобного клуба здесь, а как-то раз даже в Филадельфии. Однако в целом и эти люди были настроены к Чайлдрессу благожелательно — они были слишком счастливы заполучить столь желанное продолжение. Да и сам Чайлдресс, выступая в таких клубах, порой чувствовал себя героем, что, конечно же, прибавляло ему настроения. Тем не менее он время от времени получал в свой адрес критические письма с едкими, а иногда и откровенно злобными замечаниями. Я и сам, готовясь редактировать его серию, прочитал уйму сойеровских романов, чтобы, как говорится, вжиться в антураж. И выписал для себя сотни мельчайших деталей. Так вот, как ни старался Чайлдресс, читатели частенько подмечали в его книгах какие-то несоответствия, если не откровенные «ляпы». И некоторые были откровенно недовольны тем, что он посмел посягнуть на их кумира.

— Значит, ему здорово досаждали? — уточнил я.

— Да, и это его откровенно бесило. Несколько раз он настолько выходил из себя, что я в конце концов вообще перестал пересылать ему корреспонденцию. За исключением хвалебных откликов.

— Да, настоящая принцесса на горошине. Скажите, а никто из читателей не угрожал ему?

— О таких случаях я не знаю. Недовольство высказывалось, было дело, но до открытых угроз никогда не доходило.

— А вообще вам известны случаи, чтобы ему хоть кто-нибудь угрожал?

Биллингс ухмыльнулся:

— Нет, мистер Гудвин. Боюсь, что вам с Ниро Вульфом придется на сей раз прыгнуть выше головы, чтобы сварганить хоть мало-мальски убедительный сценарий убийства.

Я одарил его доброжелательной улыбкой и спросил:

— Скажите, мистер Биллингс, случалось ли с Чайлдрессом что-нибудь необычное за те годы, что вы были с ним знакомы? Травмы какие-то, личные кризисы и тому подобное.

— Вы, уже, по-моему, мечетесь как слепой котенок, да? Откровенно говоря, не служи вы у Вульфа, я бы сейчас посоветовал вам катиться на все четыре стороны, однако ради вашего непревзойденного гения так и быть сделаю уступку. Что касается личных кризисов, то их было у Чайлдресса не перечесть. Да что тут за примером ходить — совсем недавно он развязал настоящую войну на страницах печати со мной, своим агентом и этим индюком, который шлепает рецензии для «Газетт».

Биллингс на мгновение приумолк, чтобы прикрыть ладонью сладкий зевок, затем продолжил:

— Лишь раз, помню, Чарльз был всерьез огорчён из-за события, не имеющего отношения к его творчеству. Я имею в виду кончину его матери. Это было… да, года два назад. Он провел тогда пару месяцев дома, в одном из этих штатов на «И», которые у меня вечно путаются — то ли в Иллинойсе, то ли в Индиане. Смерть матери здорово его потрясла. Вернулся он оттуда… какой-то рассеянный, мягко говоря. И долго ещё был не в себе. Даже на время цапаться со мной перестал по поводу моей правки.

— Что ж, это вполне объяснимо, — промолвил я.

— Наверное, хотя при жизни матери особо нежных чувств он к ней не питал. Помню даже, говорил мне, что уже лет семь или восемь не навещал её. Хотя жила старушка отнюдь не на краю света.

— Скажите, а будучи «не в себе», он продолжал творить? — спросил я.

— Да. Собственно говоря, он и у постели больной матери не переставал сочинять. Время от времени присылал мне отдельные главы; вполне добротные, примерно того же уровня, что и прежде.

— Он рассказывал что-нибудь про то время, что провел в родном доме?

— Очень мало. Как-то раз я поинтересовался, чем он там занимался, но Чайлдресс ответил, что почти ничего не писал, общался с родственниками и подолгу гулял по безлюдным тропам. Рыбачить и охотиться он не любил и, по собственному признанию, не мог отличить гернзейскую породу от гольштинцев. Да и не хотел.