Пропавшая экспедиция - [34]

— Как бы то ни было, все это только твои рассуждения, еще неизвестно, что вы там нашли, нужно еще прочесть эти записи, может все гораздо прозаичнее? Какие-то обрывочные сведения, зарисовки быта, а не целостная система знаний древнего народа.

— Может быть ты и прав, пока мы еще ничего не знаем о том, что же мы на самом деле нашли, все это выяснится потом, и уже не нами.

День догорал. Низкие размытые облака над площадкой окрасились тяжелым багровым заревом, будто кто-то пролил красное вино на серую скатерть неба, и оно разлилось по нитям небесной ткани, стекая на землю. Работы по расчистке площадки были остановлены с наступлением сумерек. Умолк рев бульдозера, затихли голоса людей, и наступила первозданная тишина, пронизанная ветром, что выл в антеннах, в плоскостях Ан-2 и в лопастях винта вертолета.

Спасатели установили большую армейскую палатку, оборудованную печкой, и мы все, вместе с ними с удовольствием разместились на ночь в этом простом брезентовом уюте походной жизни. Я уснул, впервые за все время нашего заточения на плато, я уснул спокойным глубоким сном. Мне снился профессор Невельский, доктор Архангельский, Валера Матвеев, и доктор Вагнер. Доктор Вагнер смотрел на меня и смеялся, он говорил, что люди глупы, они никогда не узнают, кто на самом деле управляет миром. Потом доктор Вагнер превратился в египетского жреца, который держал найденные нами рукописи и говорил, что мы никогда не сможем прочесть то, что там написано, и бросил рукописи в огонь. Потом египетский жрец превратился в библейского Моисея, сначала он шел по пустыне во главе колонны людей, а после вколачивал гвозди в ладони и ступни Иисуса Христа.

Проснулся я в полном замешательстве и недоумении. Сон оставил какое-то непонятное впечатление, впечатление реальности событий, хотя я и понимал, что это не более чем бред. Дневные заботы, рабочая суета притупили впечатления сна, но осталось какое-то неуловимое, тонкое чувство, которое невозможно объяснить разумом, но которое оставляет неизгладимый след в душе. И потом, через много лет, услышишь ли дуновение ветерка, ощутишь ли знакомый запах или случайно брошенное слово коснется какой-то струны в душе, и прежнее чувство всколыхнется с новой силой, волнуя и бередя что-то давно забытое, пережитое, возможно и не нами.

Наконец, работы по расчистке площадки закончены, можно взлетать. Спасатели убрали палатку, погрузили в вертолет оборудование, бульдозер подготовили к транспортировке. Мы с Николаем Ивановичем, его тезкой, и командиром бригады стояли возле вертолета.

— Спасибо вам, ребята, — сказал Николай Иванович Коле и бригадиру команды спасателей, — уж, не знаю, как вас благодарить.

— Не стоит благодарности, — ответил бригадир, — все друг другу помогают в беде, на том и стоит земля русская.

— Ну что, Серега, до встречи, — сказал Коля, — не знаю, когда еще свидеться придется, мы в аэропорт не заходим, сразу на площадку, работы по горло.

— Возвращаться будем через Южногорск. Я найду тебя, — ответил я. —По рации вызову на подходе, а если не будешь в полете в тот момент, свяжусь через диспетчера. Ну, бывай, Коля, счастливо тебе!

— И вам, ребята удачи! И главное, счастливого возвращения.

Вертолет ушел, унося трактор на внешней подвеске. Мы смотрели вслед, на уменьшающийся силуэт машины, пока он не скрылся за вершиной горы.

— Пошли, ребята, пора, будем к взлету готовиться, — сказал Николай Иванович. Но запустить мотор сразу не удалось. Прогревы двигателя на малых оборотах, работа на радиостанции — привели к тому, что аккумулятор сел, и уже не смог раскрутить маховик для запуска мотора. Сделав пол оборота, стартер умолк. Теперь запустить двигатель можно было только с аэродромным питанием, которого, естественно, на площадке не было. Ни один самолет в таком случае не смог бы запустить двигатели, ни один, кроме Ан-2. Самолет, предназначенный для работы вне аэродрома, пожалуй, единственный из всех летательных аппаратов имел простое, но весьма эффективное средство запуска двигателя — обыкновенную рукоятку, «кривой стартер», как на старых автомобилях. С ее помощью можно было раскрутить маховик до нужных оборотов и, включив сцепление с двигателем, осуществить запуск даже с севшим аккумулятором. Крутили ручку по очереди, всем экипажем, недаром называют ее «ручкой дружбы».

Когда звук мотора ворвался в первозданную тишину гор, на душе стало уютнее и теплее, хотя условия взлета были не так просты. Короткая площадка, скала за обрывом, от которой нужно вовремя отвернуть. Мотор взревел на взлетном режиме, разрывая винтом холодный, влажный воздух, и самолет начал разбег. Край площадки стремительно приближался. Взгляд мой скользил по площадке, на мгновения возвращаясь к приборной доске, как шутят пилоты: «один глаз в направлении взлета, другой — на указатель скорости». Медленно, очень медленно растет скорость. «Ну, что же ты, давай, давай, родной», — мысленно шептал я самолету, а он все бежал и бежал по площадке.

Наконец он качнулся и стал осторожно, по метру, набирать высоту. Скорость росла, закрылки убраны, теперь пора выполнять разворот. Я начал его плавно, с небольшим креном, поскольку скорость все еще была мала. Скалы я не видел из-за крена машины, и это нервировало, я не мог определить, успеваем ли мы развернуться. Николай Иванович смотрел вперед — вправо ему со своей стороны скала должна быть видна.