Прометей, том 10 - [95]

В том же сборнике пародий есть речь Н. Полевого, который говорит: «Я историк! Я знаю Русь и меня знает Русь!..» Ссылка на предисловие к первому тому его «Истории русского народа» указывает, что слова подлинные.

Рядом с публикацией речи «Фиты» под общим заголовком появилась заметка Михаила Лонгинова, восстановившего полностью слова Н. Полевого, сказавшего о себе не только, что он знает Русь и Русь его знает, но также, что он любит Русь и Русь его любит. «Полевой, — заключает Лонгинов, — выразился ещё сильнее, чем думают, потому что печатно говорил не только о взаимном знакомстве своём с Россией, но и о любви её к нему». Заметка имеет прямое отношение к полемике с «Северной пчелой», поскольку, отступив в конце 30-х годов из передовой журналистики в казённую, Н. Полевой стал сотрудником этой малопочтенной газеты («Печально было слышать имя Полевого рядом с именами Греча и Булгарина», — писал Герцен).

«Северная пчела» тут же вступилась за бывшего сотрудника. Брат покойного, Ксенофонт Полевой, опять расшаркавшись перед «Библиографическими записками» и оценив статьи «Неизданная сатира А. Д. Кантемира» и «Сведения об авторе Ядра Российской Истории…», доказывает, однако, что слова Н. Полевого скромны и соответствуют истине («да, он любил Русь, и она его любила»). В конце статьи К. Полевой полностью приводит стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг» и вопрошает: «Если г. Лонгинов находит неумеренным выражение „Русь любит меня“, где нет никакого преувеличения, а одна прямо высказанная правда, то как назовёт он выражения Пушкина? Неужели он станет говорить: „Но Пушкин и Н. Полевой — разница!“»

Нет, сотрудники «Библиографических записок», должно быть, не нашли в себе сил говорить это. Афанасьев отозвался коротко и выразительно, сообщил, что в редакции имеется эпиграмма, направленная «против известного уже нашим читателям выражения Н. Полевого… Но по чрезмерной резкости её тона мы не решаемся напечатать её на страницах „Библиографических записок“».

8.

Через год Афанасьев поместил в журнале документ, которым давно стремился завладеть, — собственноручное и вполне откровенное письмо самого Ф. В. Булгарина.

За несколько месяцев перед тем в журнале были преданы гласности письма А. Ф. Воейкова к княгине Е. А. В-ой (Волконской). В предисловии отмечается, что в печатаемых письмах Воейков «является совершенно иным, нежели каким многие представляют его себе» по известной сатире «Дом сумасшедших».

Действительно, в письмах к «почтенной благодетельнице и покровительнице бедных и беспомощных», которой «малютки» его «целуют почтительно ручки», Воейков «расстёгивает свою душу». «Знаю, что огорчу патриотическое сердце ваше неприятной для народной нашей гордости новостию», — пишет «неподкупный» сатирик и сообщает затем, что …английские лошади выиграли скачку у донских.

Афанасьев как бы отвечает на упрёки за публикацию писем Пушкина: неизданный Пушкин «раскрывает вполне» свой «благородный и симпатичный характер», неизданный Воейков откровенно «расстёгивает свою душу».

«Санкт-Петербургские ведомости» писали: «Зачем нам, скажите, письма Александра Фёдоровича Воейкова? Право, мы могли бы обойтись и без них… Мы видим маску, но человека не видим».

Афанасьев объясняет смысл публикации: «Недоволен фельетонист и письмами Воейкова… В них-де Воейков маскируется. А я так прямо думаю, что он подличает, а не маскируется. …А напечатать его письма всё-таки нужно: пора нам знать изнанку наших литературных деятелей. Я бы с удовольствием напечатал не только переписку Воейкова, но и самого Фаддея Булгарина: в письмах своих он разоблачил бы себя полнее всякого другого разоблачения! Хоть голого Фаддея Венедиктовича видеть и омерзительно, но кто же станет отрицать поучительный смысл подобной картины» (лл. 34—34 об.).

Письмо, которое заполучили «Библиографические записки», по-своему великолепно. Булгарин рассказывает о «гнусных подозрениях», которыми «оскорбляет» его семья Грибоедова. «Фамилия покойного друга» подозревает, что он извлекает пользу для себя из комедии «Горе от ума», оставленной автором в его распоряжении. Булгарин отказывается «от всякого ходатайства о пропуске комедии к печати», «по делу об оставшихся у меня деньгах и расчётах Грибоедова я уже должен был прибегать к посредничеству генерала А. X. Бенкендорфа». Булгарин, как свидетельствует письмо, взял 1200 рублей из денег Грибоедова, чтобы напечатать его гравированный портрет, но «если Мария Сергеевна[463] хочет иметь эти деньги, то я портрет и доски брошу в Неву и отдам ей деньги: а тогда удовольствие, которое доставило напечатание портрета моего друга, будет мне стоить вместо 1650 рублей 2850 рублей…»

Письмо Булгарина в «Библиографических записках» оказалось своего рода некрологом в связи с кончиной Фаддея Венедиктовича.

А Пушкин оставался живым.

Номер, в котором помещено письмо Булгарина, завершается заметками о новом издании сочинений поэта. «Библиографическим запискам» ещё предстояло познакомить читателей с письмами Пушкина, сведениями для его биографии, новыми поправками к его стихам.

Даже в последнем — вообще последнем — номере журнала (№20 за 1861 год) были напечатаны дополнения к статьям «О сочинениях А. С. Пушкина». Через несколько страниц шло объявление «От редакции»: «Редакция „Библиографических записок“ ещё раз приостанавливает своё периодическое издание на год или на два, смотря по обстоятельствам. О возобновлении „Библиографических записок“,