Прометей, том 10 - [72]
Достаточно[357] ли обиняков? Ради бога не давайте ключа к ним вашему супругу. Решительно восстаю против этого»[358].
Вера Фёдоровна отвечала ему:
«…Всё ли ещё добрый гений и демон сопутствуют вам? Думаю, что вы давно уже от них отделались. Кстати, вы так часто меняли предмет, что я уже не знаю, кто эта другая. Муж уверяет меня, будто я надеюсь, что это я сама. Да сохранит небо нас обоих от этого, — прежде всего я никак не хочу путешествовать вместе с вами, я слишком слаба и слишком стара, чтобы пускаться в дальний путь; я стала бы в полном смысле слова вашим злым гением, но я притязаю на вашу дружбу, вы же, кажется, сбросили это ярмо, между тем вам совершенно необходимо ему подчиняться, дабы без возмущения выслушивать кое-какие истины»[359].
И действительно, тон кокетливой игры вскоре отошёл, и между Пушкиным и Вяземской установилась настоящая крепкая дружба: ей писал он о размолвке с Гончаровыми, грозившей разрывом предстоявшего брака, её пригласил быть посажёной матерью на его свадьбе, ей поведал о готовившейся им дуэли с Дантесом.
Возвратимся к датированию новой записки Пушкина. Не поможет решению вопроса и рассмотрение бумаги, на которой она написана. (Бумага, которой пользовался Пушкин, детально изучена. Известны 258 сортов, бывших в его употреблении. Установлены хронологические границы пользования каждым сортом.)[360] Бумага новой записки лишена характерных признаков: нет на ней ни водяных знаков, ни вержировки — гладкая, простая, белая с жёлтым оттенком, лист неполный, так что и размер фабричного листа неясен.
Остаётся надежда, что прояснить датировку помогут особенности почерка нового автографа. Хотя принято считать, что почерк взрослого Пушкина не менялся, но ведь он никогда не изучался (кроме лицейского периода)[361].
В новом автографе обращает на себя внимание особенное начертание латинской прописной буквы P, фигурное. Трижды в пяти строках.
Пересмотрев все автографы Пушкина на французском языке (их оказалось более двухсот), я встретила подобные P лишь в семнадцати рукописях. Впервые появляются они в 1825 году, когда их особенно много[362], изредка попадаются они и позднее[363].
Не применяя этих прописных P в черновиках, Пушкин употреблял их, снимая важные ему копии, в письмах к Бенкендорфу, к женщинам. Напрашивается вывод, что эти фигурные P свидетельствуют о старании, связанности, принуждённости, желании нравиться.
Необычна и буква S. Эти своеобразные S появляются в почерке Пушкина также в 1825 году[364].
Сочетаются же эти Р и S в автографах Пушкина неоднократно в 1825 году[365], однажды в 1828 году, дважды в 1830 году и один раз в 1835 году[366].
При датировании неизвестной записки к Вяземской 1835 и 1830 годы отпадают сразу — таким тоном Пушкин ей уже не писал.
И характер почерка новой записки, даже помимо отмеченных особенностей отдельных букв, заставляет отнести её к 1825 году. Сходство почерка этого автографа с запиской к Ан. Н. Вульф от марта — мая 1825 года разительно.
А если это 1825 год, то только первые месяцы: после 24 марта Пушкин не стал бы писать Вере Фёдоровне в таком легкомысленном тоне. В этот день он получил от неё письмо о смерти её шестилетнего сына Николеньки, с которым он любил играть в Одессе и по которому по словам матери мальчика — он в Одессе «с ума сходил»[367]. В том же письме сообщала она и о тяжёлой болезни других детей и об опасном заболевании мужа. Пушкин отвечал ей сердечными, трогательными словами[368].
Единственной известной нам оказией из Михайловского в Москву в начале 1825 года был Иван Иванович Пущин, он провёл у Пушкина 11 января. «Первый друг» Пушкина был и с Вяземскими в приятельских отношениях. Мы знаем, что он повёз от Пушкина Вяземскому отрывки из «Цыган» и денежный долг Вере Фёдоровне[369] (он задолжал ей, когда неожиданно высылался из Одессы).
По-видимому, и письмо и записка посылались в тот же день.
Тогда понятно слово «Мужу» на обёртке письма, на обёртке денег стояло, очевидно, «Жене».
А потом, спохватившись, что Вера Фёдоровна будет искать записку от него, Пушкин набросал ей эти шутливые строки, зачеркнул слово «Мужу» и снял обёртку с письма Петру Андреевичу.
Шаловливый тон записки к Вяземской объясняется приподнятым душевным состоянием, в которое привёл Пушкина неожиданный приезд его старого друга в «поэта дом опальный» с тремя бутылками французского шампанского, которые Пущин взял ночью в Острове.
Письмо, о котором мы узнаем по надписи «Мужу», до нас не дошло, хотя письма Пушкина (и не только Пушкина) в архиве Вяземского бережно сохранены. Не пришлось ли ему уничтожить письмо после разгрома восстания 14 декабря? Не было ли оно крамольным?..
