Прометей, том 10 - [51]

«Описание Вольтерова торжества в Ф. В. превосходно и есть исторический документ. О Вольтере Ф. В. везде отзывается не только с уважением, но и с явной симпатией».

Кто же прав? Пушкин или Вяземский? Перечтём письма Фонвизина. 11 (22) марта 1778 года он писал: родным: «Вчера Волтер был во Французской академии. Собрание было многочисленное. Члены Академии вышли ему навстречу. Он посажен был на директорское место и, минуя обыкновенное баллотирование, выбран единогласно в директоры на апрельскую четверть года. От Академии до театра, куда он поехал, народ провожал его с непрестанными восклицаниями. Представлена была новая трагедия: „Ирена, или Алексей Комнин“. При входе в ложу публика аплодировала ему многократно с неописанным восторгом, а спустя несколько минут Бризар, как старший актёр, вошёл к нему в ложу с венком, который надел ему на голову.<…> Трагедия играна была гораздо с большим совершенством, нежели в первые представления. По окончании её новое зрелище открылось. Занавес опять был поднят; все актёры и актрисы, окружа бюст Волтеров, увенчивали его лавровыми венками. Сие приношение публика сопровождала громким рукоплесканием, продолжавшимся близ четверти часа непрерывно. Наконец, представлявшая Ирену г-жа Вестрис, оборотясь к Волтеру, читала следующие стихи. <…> Для показания своего удовольствия публика велела повторить чтение сих стихов и аплодировала им с великим криком. Как же скоро Волтер, выходя из театра, стал садиться в свою карету, то народ закричал: „Des flambeaux, des flambeaux!“[297] По принесении факелов велели кучеру ехать шагом, и бесчисленное множество народа с факелами провожало его до самого дома, крича непрестанно: „Vive Voltaire!“»[298].

С явной симпатией писал Фонвизин и о встрече с Вольтером в апреле 1778 года: «Мы с женою предпочли видеть „Альзиру“ и приехали в театр очень кстати. За нашею каретою ехал Волтер, сопровождаемый множеством народа. Вышед из кареты, жена моя остановилась со мною на крылечке посмотреть на славного человека. Мы увидели его почти на руках несомого двумя лакеями. Оглянувшись на жену мою, приметил он, что мы нарочно для него остановились, и для того имел аттенцию, к ней подойдя, сказать с видом удовольствия и почтения: „Madame! Je suis bien Votre serviteur trés humble“[299]. При сих словах сделал он такой жест, который показывал, будто он сам дивится своей славе. Сидел он в ложе madame Lebert, но публика не прежде его усмотрела, как между четвёртым и пятым актом. Лишь только приметила она, что Волтер в ложе, то начала аплодировать и кричать, потеряв всю благопристойность: „Vive Voltaire!“ Сей крик, от которого никто друг друга разуметь не мог, продолжался близ трёх четвертей часа»[300].

Вот оно, то самое место, которое возбудило негодование Вяземского против Фонвизина. Следовало читать очень пристрастными глазами, чтоб из этого одного — может быть, и в самом деле не совсем удачного — выражения («потеряв всю благопристойность») сделать вывод о неприязни Фонвизина к Вольтеру. Из всего содержания писем Фонвизина напрашивается другой, противоположный вывод. Можно прямо сказать, что в споре об оценке Вольтера Фонвизиным прав Пушкин и не прав Вяземский. Ошибка Вяземского поучительна: его односторонняя интерпретация писем Фонвизина была, как это часто бывает, вызвана «осовремениванием» исторического материала, проецированием оценок и событий XVIII века на современные споры о России и Западной Европе, и данная тема лишь повод, но не первопричина спора. Однако, не являясь первопричиной, она, тем менее, представляет для нас первостепенный интерес: отнюдь не безразлично, на какой именно арене разыгралась острая схватка между Пушкиным и Вяземским.

Продолжением спора явилась их полемика о Даламбере и Кондорсе. Характеристика Даламбера, сделанная Фонвизиным, вызвала неудовольствие Вяземского: «Почтёшь ли следующий отзыв отзывом литератора: „Из всех учёных более всех удивил меня Даламберт: я воображал лицо важное, почтенное, а нашёл премерзкую фигуру и преподленькую физиогномию!“» И хотя в словах Фонвизина явно чувствуется недоброжелательный подтекст (особенно если учесть всю совокупность высказываний сатирика о французских энциклопедистах), Пушкин написал на полях рукописи:

«Отзыв очень любопытный и вовсе не оскорбительный. — Даламб<ер> и Кондорсет имели подленькую наружность. Первый был известен своим буффонством».

Здесь вновь сказывается принципиальное расхождение между Пушкиным и Вяземским в оценке позиции Фонвизина. Как и в случае с Вольтером, Вяземский противопоставляет Фонвизина французским просветителям; Пушкин сопоставляет их, усматривая черты идейной и духовной близости. Слова «отзыв очень любопытный и вовсе не оскорбительный» свидетельствуют, что Пушкин толковал его примерно так: Фонвизин был исполнен уважения к учёным заслугам Даламбера («воображал лицо важное, почтенное») и в момент встречи был поражён контрастом между высотой его интеллектуальной деятельности и отсутствием достоинства в его внешнем облике и повседневном поведении. Это последнее для Пушкина — исторически засвидетельствованный факт, и самое удивление Фонвизина, с точки зрения Пушкина, скорее говорит о признании сатириком значительности трудов Даламбера, нежели о пренебрежении. Отзыв перестаёт быть «оскорбительным». Но помета Пушкина имела и другой подтекст, более глубокий.