Прометей, том 10 - [50]
Вяземский тоже был курносым, и весьма возможно, что эту шуточную ассоциацию также имел в виду Пушкин. Но не она была главной. Главное относилось не к носу, а к перу, к расхождению во мнениях.
Помета Пушкина о Гиббоне — лишь наиболее ясный случай. Между тем, расхождения по вопросам современной политики сквозят почти во всех пометах Пушкина к тексту этой главы. Критические замечания Фонвизина о нравах Западной Европы, его постоянный иронический рефрен «славны бубны за горами», его суждения о том, что во многих отношениях русская жизнь предпочтительнее западноевропейской, побуждают Вяземского обвинить сатирика в том, что его письма из-за границы «писаны будто с кафедры, во услышание и трепет грешников». Этим письмам Фонвизина Вяземский противопоставляет положительную оценку западноевропейской жизни в «Письмах русского путешественника» Карамзина, писанных, как он заявляет, «без педантства, без догматической важности».
В рукописи «Фонвизин» Вяземский упрекнул сатирика, находившего, «что Париж немножко почище свиного хлева». Отвечая Вяземскому, Пушкин написал на полях:
«Нечистота Парижа вошла в пословицу. Voyez Voltaire, Mercier, Sterne etc».
Пушкин имел в виду «Картины Парижа» Мерсье, «Вавилонскую принцессу» Вольтера, «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» Стерна, в которых грязь парижских улиц описана достаточно колоритно.
Вяземский был вынужден признать справедливость замечания Пушкина и следующим образом исправил рукопись: «Понимаем брезгливость его <Фонвизина>, когда он находит, что Париж немножко почище свиного хлева, ибо нечистота Парижа, особенно тогдашнего, засвидетельствована большинством голосов». Однако, отступив в этом частном вопросе, где союзником Фонвизина, помимо французских и английских писателей, выступал Карамзин, также писавший в «Письмах русского путешественника» о нечистоте Парижа, Вяземский оставил без изменения свои последующие нападки на Фонвизина за его иронические замечания о мерзком столовом белье у французов и т. п.
Итальянские впечатления Фонвизина также вызвали спор между Пушкиным и Вяземским. Смонтировав цитаты из писем Фонвизина к родным из Рима, Вяземский упрекал сатирика за его утверждения, «что честных людей во всей Италии, поистине сказать, так мало, что можно жить несколько лет и ни одного не встретить; что господа делят со своими холопьями деньги, которые сие последние получают от приезжих; что в знатнейших домах должно пройти несколько хлевов, чтобы добраться до гостиной; что в папских владениях застрелить человека или собаку всё равно; что для человечества Рим есть земной ад!». Против этого абзаца Пушкин написал:
«Но если это правда?»
Подготовляя рукопись к печати, Вяземский вычеркнул несколько строчек и оставил это место в сокращённом виде: «…что честных людей во всей Италии, поистине сказать, так мало, что можно жить несколько лет и ни одного не встретить; что для человечества Рим есть земной ад!». На первый взгляд может показаться, что Вяземский согласился с пометой Пушкина: ведь он исключил из рукописи ряд обвинительных пунктов, взятых из писем Фонвизина. На самом деле, удалив менее значительные подробности, Вяземский усилил то впечатление недовольства, которое испытывал сатирик, наблюдая итальянскую жизнь.
Тенденциозный характер приведённой цитаты становится особенно ясным при сопоставлении её с письмом Фонвизина:
«Теперь живём мы в папском владении, и нет дня, в который бы жена моя, выехав, не плакала от жалости, видя людей мучительно страждущих: без рук, без ног, слепые, в лютейших болезнях, нагие, босые и умирающие с голоду везде лежат у церквей под дождём и градом. Я не упоминаю уже о тех несчастных, которые встречаются кучами в болячках по всему лицу, без носов и с развращёнными глазами от скверных болезней; словом, для человечества Рим есть земной ад. Тут можно видеть людей в адском мучении. Сколько тысяч таких, которые не знают, что такое рубашка. Летом ходят так, как хаживал праотец наш Адам, а зимою покрыты лохмотьем вместо кафтана и брюхо голое наружи. Вот как здесь щеголяют, между тем как папа и кардиналы живут в домах, каких нет у величайших государей»[296].
Перед нами беспощадное изображение социальных противоречий Рима, от которого волосы становятся дыбом. Вяземский же отбросил основную мысль сатирика и из всего описания взял лишь одну строчку: «для человечества Рим есть земной ад!» Соединив её со словами Фонвизина о том, что в Италии почти нет честных людей, Вяземский значительно отошёл от оригинала, придав словам Фонвизина иной смысл. В этом приёме сказалась публицистическая закваска Вяземского, острота политических споров, в атмосфере которой писалась и исправлялась рукопись «Фонвизин».
Полемическая запальчивость Вяземского явственно проступает и в его изложении писем Фонвизина, посвящённых возвращению Вольтера после многолетнего изгнания во французскую столицу. Вот что пишет Вяземский об этом событии: «Во время пребывания путешественника Фонвизина в Париже, приезжал Вольтер. Восторги, поклонения, апофеоз заживо, которыми приветствовала его благодарность сограждан, сие торжество, напоминающее народные празднества древней Греции, не возбудили никакого умиления в душе писателя. Крики упоенной публики в театре: vive Voltaire! кажутся ему неблагопристойными, и вместо того, чтобы в лице его участвовать в торжестве, приносящем честь всем авторским заслугам, он, как будто чуждый сим заслугам, дивится, что народ может гордиться своим писателем и приносить ему дань удивления и любви». Пушкин с горячностью заступился за Фонвизина, написав на полях рукописи:
