Прометей, том 10 - [42]

Сподвижник Суворова, бедный дворянин Голишев, никогда не пользовавшийся подачками Измайлова, на одной из пирушек в чём-то провинился. За это поднесли ему чашу «лебедь». Он отказался. Попытались влить ему в горло забористый напиток. Он вырвался и принялся душить Измайлова. Лев Дмитриевич попросил прощения, долго добивался дружбы этого Голишева, а добившись, очень ею дорожил[270].

Пушкин подчёркивает уважение Троекурова к людям, умеющим за себя постоять. Дефоржа (молодого Дубровского) Троекуров и за человека не считал, а когда он застрелил медведя, сказал:

«Каков молодец! Не струсил, ей-богу, не струсил. С той минуты он Дефоржа полюбил, и не думал уже его пробовать» (VIII, 189).

Много общего в ситуациях «Дубровского» и в жизни Измайлова.

У Измайлова (как и у Троекурова) была непокорная дочь Анна Львовна. И она вела переписку с любимым. «…Письма её шли с ведома и с помощью какой-то нянюшки через четырнадцатилетнего мальчика»[271].

Посланцем Дубровского к Марии Кирилловне был тринадцатилетний мальчик (VIII, 215—216).

У Измайлова были прижитые с крепостными мальчишки и девчонки. Все эти побочные дети считались дворовыми. Исключение было только для сына Дмитрия, которому в 1827 году было 11 лет. Он содержался отдельно и воспитывался вместе с младшей дочерью Измайлова.

Этот сын Дмитрий был от няньки дочерей Измайлова Акулины Барановой. Она была женщина добрая, очень преданная. Дмитрий по духовному завещанию Измайлова получил пятьсот тысяч ассигнациями и дом в Москве[272].

О Троекурове мы читаем:

«…черноглазый мальчик, шалун лет 9-ти, напоминающий полуденные черты M-lle Мими, воспитывался при нём и признан был его сыном, не смотря на то, что множество босых ребятишек, как две капли воды похожих на Кирила Петровича, бегали перед его окнами и считались дворовыми» (VIII, 187).

И ещё доказательство.. Весьма существенное: даты приездов Измайлова в Москву и даты пребывания в Москве Пушкина совпадают.

В конце августа 1826 года Измайлов приехал в Москву на коронацию Николая I[273].

8 сентября, когда Измайлов ещё находился в Москве либо только-только её покинул, фельдъегерь доставил ссыльного Пушкина из Михайловского прямо в кабинет государя.

В декабре Измайлов на зимний сезон поселился в Москве.

20 декабря Пушкин, уехавший в октябре в Михайловское, вернулся в Москву.

Есть в «Дубровском» строки, наводящие на мысль, что Пушкин не только прислушивался к разговорам об Измайлове, но читал и самые материалы его судебного дела. Например, составленное губернским советником Трофимовым бесстыдно-фарисейское описание гарема:

Во флигеле живут «дворовые девушки, состоящие в услужении при дочерях и при воспитанницах Измайлова… все они в приличном одеянии и занимаются рукодельями, приличными их полу»[274].

В «Дубровском» о гареме Троекурова сказано:

«В одном из флигелей его дома жили 16 горничных, занимаясь рукоделиями, свойственными их полу» (VIII, 161).

Трофимов хочет скрыть существование гарема. Пушкин нарочито спокойным описанием как бы подчёркивает, что в доме Троекурова, как и в других подобных домах, господин, как ему угодно, может распоряжаться своими рабами.

Правда искусства, несравненная прелесть пушкинской прозы сгладили черты Измайлова. И это ещё выразительней говорит о том, что много было на Руси таких «троекуровых-измайловых».

Как же мог поэт ознакомиться с документами судебного дела Измайлова и его дворовых? Содействие ему могли оказать и губернский прокурор С. П. Жихарев, и чиновник Опекунского совета Воспитательного дома Д. В. Короткий[275].

Однако вернее всего сенатор Михаил Александрович Салтыков, хороший знакомый поэта, помог ему в этом деле.

В 1828—1830 годах сенатор М. А. Салтыков (1767—1851) совместно с сенатором Н. И. Огарёвым (1780—1852) ревизовали Рязанскую губернию. М. А. Салтыков, тесть лицейского друга Пушкина А. А. Дельвига, был, как и Жихарев, старшим сотоварищем поэта по литературному обществу «Арзамас». Пушкин глубоко уважал Михаила Александровича за ум и образованность. Знал он также и Николая Ивановича Огарёва, славившегося умом и честностью, высоко ценимого Н. М. Карамзиным. Жене Огарёва, красавице и умнице Елизавете Сергеевне, Пушкин, Дмитриев и Вяземский посвящали стихи.

В 1828 году, в феврале, по высочайшему повелению над имениями Измайлова за злоупотребление крепостным правом была назначена опека.

В том же 1828 году было принято высочайшее решение по начатому в 1820 году делу «О самовольной порубке леса генерал-лейтенантом Измайловым»; как я упоминала выше, о деле этом, ярко рисующем безнаказанность Измайлова, мог поэту рассказать ещё в 1826 году И. И. Дмитриев. Государь повелел за обман его величества (Измайлов утверждал, что вырубленный лес принадлежал ему) взыскать с Измайлова штраф и обязать оплатить в тройном размере за десять лет судебные издержки[276].

При таких обстоятельствах приступили к ревизии Рязанской губернии сенаторы Салтыков и Огарёв. Материалы этой ревизии — «Дело о неправильных действиях Рязанского гражданского губернатора Карпова» в трёх томах — я обнаружила в архиве сената[277].

Прежде всего сенаторы выпустили из тюрем и вернули с этапа направлявшихся в Сибирь закованных в кандалы дворовых, обвинявшихся в бунте против помещика.