Прометей, том 10 - [41]

Царь проявил настойчивость и приказал для беспристрастного решения передать дело Измайлова в Рязанский губернский суд. Вмешательство царя не помогло. Рязанский суд генерала оправдал, а гражданский губернатор Карцев в угоду всесильному помещику посадил в тюрьму ещё дополнительно множество дворовых[264].

Безнаказанность Измайлова вопреки даже царской воле, конечно, с жаром обсуждалась в Москве, иначе быть не могло. И вне сомнения, Пушкин, если не участвовал сам в этих разговорах, то слушал их.

Нетрудно установить и то, в каких домах мог Пушкин слышать речи об Измайлове, о прошениях его дворовых государю. Это видно из донесения жандармского полковника Бибикова своему шефу Бенкендорфу (Пушкин, как известно, был под тайным надзором III отделения).

«Я слежу за сочинителем Пушкиным, насколько это возможно, — сообщил в ноябре 1826 года Бибиков, — дома, которые он наиболее часто посещает, суть дома княгини Зинаиды В[олконской], князя Вяземского [поэта], бывшего министра Дмитриева и прокурора Жихарева»[265].

О такой сенсации, как приезд генерала Измайлова, вероятно, не могли умолчать ни в одном из перечисленных домов.

Конечно, об этом говорили в блестящем салоне Зинаиды Волконской, родственницы декабриста. В её доме действия крепостника Измайлова, безусловно, вызывали глубокое возмущение.

У Зинаиды Александровны останавливалась в 1826 году проездом к мужу в Сибирь Мария Николаевна Волконская. В трогательных проводах её участвовал Пушкин.

Какое может быть сомнение, что речь об Измайлове шла и в доме губернского прокурора С. П. Жихарева, описавшего в «Дневнике студента» потехи скандально знаменитого своего земляка[266].

Степан Петрович Жихарев (1788—1860) был старым знакомым поэта ещё по литературному обществу «Арзамас», когда 17-летний Пушкин носил шутливое прозвище «Сверчок», а Жихарев — «Громобой».

Хорошо были известны проделки Измайлова и Ивану Ивановичу Дмитриеву (1760—1837), в начале века ревизовавшему Рязанскую губернию. Пушкин прислушивался к воспоминаниям Ивана Ивановича. Одно из них он использовал в «Истории Пугачёва» (IX, 147—148). Суждения Дмитриева об Измайлове тоже могли быть поэту небезынтересны.

Общение с Жихаревым и Дмитриевым дало, видимо, Пушкину много живых красок для создания портрета Троекурова.

Сравним записи в «Дневнике студента» Жихарева с некоторыми строками из «Дубровского».

В «Дневнике студента» сказано, что Измайлову ничего не стоит «напоить мертвецки пьяными человек пятнадцать небогатых дворян-соседей, посадить их еле живых в большую лодку на колёсах, привязав к обоим концам лодки по живому медведю, и в таком виде спустить лодку с горы в реку»[267]. «Лодкою» назывался экипаж песенниц и плясуний: крестьянских и дворовых девушек привозили на генеральские игрища обычно в «лодках».

В «Дубровском» говорится:

«Случалось, что в телегу впрягали пару медведей, волею и неволею сажали, в неё гостей и пускали их скакать на волю божию» (VIII, 188).

Конечно, в гостиных говорили о безнаказанности Измайлова. И. И. Дмитриев не преминул уж, видно, при этом припомнить случай, касавшийся его двоюродной сестры Е. П. Балашовой (урождённой Бекетовой). В 1818 году нагнал Измайлов на земли Балашова, заодно и других помещиков, сотни крепостных. За одну ночь вырубили они лучший строевой лес и сплавили его по реке в измайловские владения.

Я нашла в архиве дело об этом. Оно тянулось в сенате с 1820 до 1828 года. Балашов в эти годы был не кем-нибудь, а членом Государственного Совета и военным генерал-губернатором пяти губерний — Рязанской, Тульской, Тамбовской, Орловской и Воронежской. И даже этот сановник против Измайлова оказался бессильным![268]

Молодецкий набег генерала вызван был не стяжательством (этим он не отличался). Очевидно, это была запоздалая месть за то, что в 1812 году Балашов выгнал посланных Измайловым к нему по делам ополчения рязанских дворян. Отомстить Балашову ранее Лев Дмитриевич не только не решался, но и не мог: до 1818 года Балашов был с дипломатическим поручением за границей. Как он вернулся, так Измайлов и отомстил.

Есть в «Дубровском» эпизод, весьма схожий с этим: покровские мужики стали воровать у Андрея Гавриловича лес после ссоры с ним Кирилы Петровича Троекурова (VIII, 165).

В жизни Измайлова, страстного любителя псовой охоты, огромную роль играли его образцовые псарни. Более тысячи собак разных пород. Все в хороших домах, у каждой особое гнездо, набивавшееся повседневно свежей соломой. Он так любил собак, что ценил их выше людей (променял же четырёх крепостных на борзых собак). К собакам были приставлены сотни крепостных и наёмных псарей[269].

О псарне Троекурова Андрей Гаврилович Дубровский сказал: «…Вряд людям вашим житьё такое ж, как вашим собакам». И дерзкий псарь Парамошка ответил: «…Иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю канурку. Ему было б и сытнее, и теплее» (VIII, 163).

Дерзость псаря стала причиной ссоры Дубровского с Троекуровым.

Удивительно схожи черты характера Измайлова и Троекурова. Те немногие лица, у кого хватило духу не поддаваться Измайлову и даже его припугнуть, делались его задушевными друзьями.