Прометей, том 10 - [33]

«Теперь все братья Устиновы в Москве и дом опять порядком наполнился. Кривцов также сюда на несколько дней приехал и почти каждый день у меня…»[214].

Имевший любопытную историю в советское время, связанный с именем В. И. Ленина, дом на бывшей Воздвиженке вводит теперь и в топографию пушкинских мест столицы[215].

Когда же Пушкин посетил Устиновых? Чтобы датировать автограф, надо датировать отъезд хозяев дома из Москвы до 18 февраля 1831 года (18 февраля состоялось венчание поэта, а в приписке под автографом он назван женихом). Точность же и умственная ясность не изменяли Устинову и в старости. Изучавшему семейную хронику бековцев это очевидно.

Нам неизвестно доподлинно, какого числа вселился Пушкин в дом Хитровой. Но ещё 31 января в письме к Плётневу он не указал своего арбатского адреса. Дать его он мог только в феврале.

В день свадьбы поэта «Московские ведомости» в сведениях о приезжающих в Москву и выезжающих из неё сообщали:

«С 12 по 16 февраля выехали из Москвы .  .  .  .  .  .  .  .  .  . в Саратов кол<лежский> сов<етник> Устинов»[216].

Газета выходила по средам и субботам. Предшествующий № 13 вышел в субботу 14 февраля. Кажется, саратовцы могли выехать между 14 и 16 числами, может быть, 15 февраля, когда в доме Нащокина Пушкин слушал цыганку Таню и плакал, почувствовав в грустном напеве старинной песни предвещание горя.

Несколько иную дату отъезда мы находим в письмах Устинова к отцу. (В этих «отчётных документах» к суровому родителю незачем было упоминать о «стихотворце» Пушкине.) В письме от 21 января Устинов пишет ещё неопределённо:

«Я полагаю недели через две или три, или, лучше сказать, около 10-го февраля непременно отправиться в Беково»[217]. 25 января Устинов подтверждает своё намерение: «Располагаем выехать из Москвы 10 февраля». И, наконец, в последнем сохранившемся московском письме (от 4 февраля): «Моё намерение, если успею, выехать 10-го или 12-го числа…»

Запечатлевается настойчивость стремления выехать именно 10-го числа. (Как это видно из «Московских ведомостей», выехали не ранее четверга, 12-го.) Впрочем, полицейские данные часто запаздывают. Во всяком случае, старик Устинов после одного из недошедших до нас писем сына уже уверен, что тот покидает Москву 10 февраля, перестаёт писать ему в столицу и 9 февраля пишет сразу в Беково, объясняя при этом:

«Видев из письма твоего… что отправишься ты из Москвы 10 февраля… располагая время, признаю, что письмо сие поступит в Беково прежде приезду вашего…»[218] Всё свидетельствует о серьёзности первоначального решения отправиться в путь 10-го числа. Видимо, об этом знал и Пушкин. Вернее всего, Устиновы встречали его вечером 10 февраля. Во втором этаже здания размещались гостиные комнаты и «большой зал».

Здесь-то и оставил Пушкин свой адрес А. М. Устинову…

Но для Устиновых ли он оставлен? Приход в гости к саратовцам без конкретного повода и любезная запись Пушкиным своего адреса для них немыслимы без более ранних отношений… Фамилия Устиновых не возникала до сих пор в Пушкиниане. Вероятно, Устинов не воспользовался адресом поэта не только потому, что отношения не были тесны и Пушкины вскоре переехали в Петербург, но единственно по той причине, что адрес предназначался другому человеку. Кому же?

Вполне естественна догадка: Кривцов! Именно 10 февраля — назначенным днём отъезда Устиновых в свои края — пометил Пушкин своё послание Кривцову. Именно это письмо было первым, где Пушкин указал свой арбатский адрес.

Приходит мысль, что визиту Пушкина в устиновский дом предшествовала какая-то встреча с его хозяевами. В ещё полупустой после холерных вспышек, медленно оживающей Москве А. М. Устинов, занятый хлопотами, перипетиями судебного разбирательства, мог встретить поэта, пожалуй, лишь случайно. Вероятно, ещё в юные годы сёстры Шиц знали (в чём мы убедимся впоследствии) сестёр Гончаровых. Зная об их общей дружбе с Солдан, с другими светскими дамами, мы можем предположить, что Пушкин, бывающий ежедневно в доме невесты, мог встретить там приехавших саратовцев.

В разговоре упомянут Кривцов. Пушкин оживлённо выспрашивает подробности о нём. Устинов мог рассказать о самых последних любичских новостях. 21 января он писал отцу:

«Выехавши из Бекова 11-го числа поутру в 12-м часу, прибыли сюда (т. е. в Москву.— К. Ш.) благополучно 15-го числа после обеда, пробыв день у Кривцова (подчёркнуто мной. — К. Ш.) и часов 6 в Кирсанове для получения подорожной…»[219]

Пушкин давно намеревался встретиться с Кривцовым или написать ему. Быть может, и Устинов сообщил о подобном желании давнего пушкинского друга… Одна беда: адрес Пушкина в Любичах неизвестен. Поэт, ещё не успевший найти квартиру, осведомляется о том, когда Устинов рассчитывает покинуть город, решив занести ему свой будущий адрес для Кривцова.

Конечно, Пушкин ещё в Болдине знал, что Кривцов где-то «недалеко» («хотел приехать, но помешали карантины…»). Конечно, за несколько дней до написания письма Пушкин прочёл переданное ему Вяземским запоздавшее письмо Кривцова (от 1824 года! Вот как были уже разобщены эти люди…). Но встреча с Устиновым могла быть той случайностью, которая вдруг обратила Пушкина к любичскому приятелю, оживила стремление «увидеться и поболтать о старине». А главное — она дала возможность попытаться возобновить связь. Теперь мы понимаем яснее, почему такой свежей осведомлённостью дышат грустные слова Пушкина в письме Кривцову: «…Бог ведает, когда и где судьба сведёт нас опять. Мы не так-то легки на подъём… У меня сегодня spleen — прерываю письмо моё, чтоб тебе не передать моей тоски; тебе и своей довольно…»