Прометей, том 10 - [31]

Живший до сих пор и в Петербурге и в Москве в гостиницах, Пушкин впервые ищет себе квартиру. В начале февраля 1831 года он снимает на Арбате второй этаж дома Настасьи Хитровой. Ощущая близость неспокойного семейного счастья, поэт раздумывает о том, какими путями пойдёт его творчество… Лучшим другом этой поры стал для мужающего в невзгодах поэта «любезный Павел Воинович» — Нащокин… И тем не менее не к нему, а к далёкому Кривцову, живущему где-то на границе Тамбовщины и Саратовской губернии, было обращено в эти дни одно из самых удивительных пушкинских откровений.

«Посылаю тебе, милый друг, любимое моё сочинение. Ты некогда баловал первые мои опыты — будь благосклонен и к произведениям более зрелым», — так пишет Пушкин 10 февраля 1831 года Кривцову, которого знал лишь по петербургской юности, потерявшему ногу в одном из сражений на полях Европы, атеисту и философу, «Анаксагору», изъездившему свет.

«Что ты делаешь в своём уединении? Нынешней осенью был я недалеко от тебя. Мне брюхом хотелось с тобою увидеться и поболтать о старине — карантины мне помешали. Таким образом, бог ведает, когда и где судьба сведёт нас опять. Мы не так-то легки на подъём. Ты без ноги, а я женат. Женат — или почти. Всё, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, всё уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Il n’est de bonheur que dans les voies communes[192]. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди, и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчёты. Всякая радость будет мне неожиданностию.

У меня сегодня spleen[193] — прерываю письмо моё, чтоб тебе не передать моей тоски; тебе и своей довольно. Пиши мне на Арбат в дом Хитровой. На днях получил я чрез Вяземского твоё письмо, писанное в 1824. Благодарю, но не отвечаю» (XIV, 150—151).

Написанное на последнем рубеже пушкинского жениховства письмо Кривцову сближается с другой, более ранней исповедью поэта — в набросках повести, имеющей автобиографический характер — «Участь моя решена. Я женюсь…». И всё же письмо Кривцову всегда поражало биографов поэта. Характерно недоумение одного из них: «Зачем Пушкин написал это письмо? И кому? Скептику Кривцову, с которым он встречался в юности и с которым позднее изредка переписывался… Поэт написал это письмо для самого себя, стараясь как-то оправдать в своих глазах своё решение. Он как будто попал в сети, как доверчивая птица»[194].

«…Письма его вообще очень мало знакомят нас с интимными его переживаниями… Либо уж очень тяжело было Пушкину, либо отношения его с Кривцовым были действительно дружеские»[195], — вторит другой автор (подтверждая, кстати, неполное наше знание связей Пушкина и Кривцова). Загадка пушкинской исповеди проясняется с неожиданной очевидностью историей записи Пушкиным своего адреса в устиновском доме на Воздвиженке.

II

До сих пор фамилий Устиновых была знакома лермонтоведам, да и то разве самым дотошным. В январе 1830 года в саратовском доме Устиновых на свадьбе своего дяди А. А. Столыпина и М. А. Устиновой среди боевых генералов 1812 года (присутствовал и Денис Давыдов) был, по преданию, юный Лермонтов. Долгое время в устиновской семье хранились и некоторые рукописи Лермонтова[196].

Устиновы вышли в дворяне из винных откупщиков и домовладельцев. Отмечая историческую достоверность и типичность этой социальной эволюции, язвительный, всегда без промаха бивший словесно Вигель, приятель Пушкина, так характеризовал одного подобного «выдвиженца»: «Он принадлежал к тем купеческим родам, которые, чрезвычайно разбогатев, так охотно и легко переходят у нас в дворянское состояние. Некоторые из них, поднявшись в чинах, посредством блестящих супружеств — беспрепятственно приписываются к знатным, как, например, некогда Демидовы, а в настоящее время Мальцовы, Гончаровы, Устиновы…»[197]

Отцовские связи, родство с титулованной знатью помогли служебной карьере детей Устиновых, особенно Адриана и Михаила Михайловичей[198]. В 1818 году они окончили Московский университет. Адриан определился в Коллегию иностранных дел, а старший, Михаил, вступил юнкером в Кавалергардский полк. Позднее Адриан Михайлович служит чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе Д. В. Голицыне. В 1828 году он оставляет столицу и превращается в помещика-хозяина, поселившись в богатом имении Бекове (ныне Пензенской области). Михаил Михайлович, уволившись по болезни от службы, начинает свою дипломатическую карьеру.

Дошедшие до нас бековские семейные бумаги оказались переплетёнными в 42 тиснёных кожаных тома. Собирал документы, нумеровал их, писал аннотации и оглавления к томам сам А. М. Устинов.

Письма многих лет, шершавые от присыпанного песка, проколотые в холерных карантинах, передают не только теплоту и благородство отношений, изысканный вкус и передовые политические симпатии членов семейства, но и все тревожные контрасты времени. Братья Устиновы были незаурядными музыкантами и славились как виолончелисты. В их переписке упоминаются музыканты-любители братья Виельгорские, салон Зинаиды Волконской, знаменитый скрипач Роде; здесь же встречаются письма не менее знаменитого пианиста Рейнгардта, композитора Геништы…