Прометей, том 10 - [195]

Перелистывая комплект газеты «Северная пчела» за 1840-е годы, я обратила внимание на имя Пушкина. Вот что вспоминает Булгарин в одном из своих фельетонов, «Журнальная всякая всячина» (за подписью: Ф. Б.):

«Ничего нет несноснее; смешнее и притом ничего нет вреднее, как camaraderie, т. е. кампания взаимного восхваления в литературе и népotisme, т. е. племянничество в общественной жизни! При этих очагах греется и питается всевозможная бездарность, лень и чванство. Журналы в литературе то же, что дядюшки и тётушки в свете. У некоторых журналов все сотрудники его, все приятели, даже все знакомые, люди с необыкновенными талантами, а у некоторых дядюшек и тётушек все племяннички одарены удивительными способностями к занятию видных мест, и стоят всех наград! За то и артисты, и литераторы, и издатели книг, и племянники выжимают лимон порядком!

Покойный А. С. Пушкин (знаменитый поэт), негодуя на то, что мы не хотели признавать поэтом одного из его приятелей, рифмоплётов, писал к нам:

„Публика не стоит того, чтоб для неё ссориться с приятелями“. Мы отвечали: „Приятель, требующий несправедливости, не стоит того, чтоб для него лгать перед публикой“. При этом правиле мы остались, останемся и навсегда!»

(1845, № 43, 22 февраля)

Ни подобное письмо Пушкина, ни ответ Булгарина не сохранились. Возможно, что они были связаны с письмом Булгарина к поэту из Петербурга в Михайловское от 25 апреля 1825 года. Булгарин писал: «На нас ополчились в Москве, что мы ничего не сказали об Онегине. Бог видит душу мою, знает, как я ценю ваш талант. <…> Не верьте, что вам будут писать враги мои <…> верьте образцам чести — Бестужеву и Рылееву — они знают, как я вас ценю, а Жуковского всегда буду почитать как человека, а поэтом плохим — подражателем Сутея[930]. Вяземского добрым, умным, благородным — не поэтом. — А вас — Поэтом» (XIII, 168).

Вероятно, в фельетоне Булгарина под «приятелем-рифмоплётом» и имеется в виду поэт Вяземский.

2. Пушкин и поэт Е. Ф. Розен

Имя барона Егора Фёдоровича Розена, поэта и драматурга первой половины XIX века, ничего не говорит современному читателю. Немногие, вероятно, обращали внимание на то, что ему принадлежит текст либретто знаменитой оперы Глинки «Иван Сусанин».

Розен познакомился с Пушкиным в середине февраля 1829 года. Его привёл в «трактир» (гостиницу) Демута, где Пушкин останавливался в Петербурге, С. П. Шевырёв. С тех пор Розен, страстный поклонник Пушкина, вошёл в окружение поэта. Он оставил небольшие воспоминания о Пушкине в статье «Ссылка на мёртвых»[931].

Розен перевёл на немецкий язык «Бориса Годунова» с рукописи автора. Перевод этот, по словам Розена, заслужил «восторженную благодарность» Пушкина и «хвалу Жуковского». Опубликован перевод почему-то не был.

Розен писал Шевырёву: «Вышел „Борис Годунов“ Пушкина, и никто из критиков-самозванцев не умел оценить этого прекрасного творения! Кривые толки, косые взгляды, шиканье, дурацкий смех — вот чем приветствовали „Годунова“, творец коего, во времена Петрарки и Тасса, был бы удостоен торжественного в Капитолии коронования».

И далее: «Мы с ним довольно сблизились. Его лестные обо мне отзывы сторицею воздают мне за несправедливость некоторых критиков…» [932]

Известно великодушное отношение великого поэта к своим младшим собратьям по перу. Ему от души хотелось видеть в каждом большое дарование. Розен вспоминает, что Пушкин ценил его лирический талант и «неоднократно вызывался метать свои меткие стрелы в тех, кто не признавал литературного достоинства» произведений Розена[933].

Впечатлениями от разговоров с Пушкиным Розен делился со своим постоянным корреспондентом Шевырёвым: «Пушкину в особенности нравится моя пиеса: „Зеркало старушки“. Он меня встретил восторженным восклицанием: „Ваша Серафима — прелесть!“ Но я с ним ссорился за „Князей Горбатых-Шуйских“: он отдаёт преимущество пред ними моим „Трём символам“, говоря, что я живо напоминаю Шиллера, не будучи подражателем, и что сия пиеса есть венец в этом роде»[934].

«Пушкин ко мне слишком благосклонен»[935], — замечает Розен в следующем письме.

Искренность этих отзывов Пушкина о творчестве Розена не вызывает сомнений; «прелесть» — его любимое словечко. Характерна и запись в его дневнике 2 апреля 1834 года о драматургах Н. В. Кукольнике и А. С. Хомякове: «Ни тот, ни другой не напишут хорошей трагедии. Барон Розен имеет более таланта» (XII, 323).

Товарищеская симпатия не мешала Пушкину добродушно подсмеиваться над манерой Розена читать стихи. А. П. Керн вспоминает, как Пушкин однажды «повторял беспрестанно стих барона Розена:

Неумолимая, ты не хотела жить,

передразнивая его и голос и выговор»[936].

Летом 1831 года Розен обратился к Пушкину с просьбой украсить своими стихотворениями издаваемый им альманах «Альциона» на 1832 год (XIV, 183). Осенью Пушкин послал ему одну из своих «маленьких трагедий» — «Пир во время чумы» (XIV, 240). Кроме того, он дал ещё Розену двустишие на перевод «Илиады» Гнедича: «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи…»

Об этом эпизоде вспоминает Розен в одной из своих рецензий в 1848 году[937]. Эти строки остались за пределами литературы о Пушкине, никто из исследователей и библиографов их не заметил. Вот они: