Прометей, том 10 - [159]
Сам Александр I «соглашается» с Пушкиным и с теми мнениями, которые исторгнуты у «защитников самовластья». Характер государя — неважная конституция. Парламент, настоящее народное представительство были бы более надёжной гарантией, чтоб Калигула вдруг не появился и не затиранствовал… Но парламента нет — «царь-отец» только «рассказывает сказки». Никакого другого основания российской конституции не остаётся — только угроза удавки. Александр — «кочующий деспот» не делается ещё худшим деспотом, потому что помнит об удавке…
В конце текста, разумеется, нет подписи, но есть дата: 2 августа 1822 года, и характерный пушкинский знак, обозначающий концовку.
Остаток последней страницы чист. Но в начале работы стояло — «№ 1». Значит, могли быть «№ 2, 3, 4»?..
В будущем, мы знаем, Пушкин нумеровал свои стихи, соединяя их в определённой последовательности («II Отцы пустынники и жены непорочны…», «VI „Из Пиндемонти“» и т. д.).
Что такое «№ 1»?
В «Исторических замечаниях…» Пушкин подробно останавливается только на крупных событиях, которые определяли каждый новый период политического и нравственного состояния России: вся первая половина работы — о Петре I. Время с 1725 по 1762 год лишь продолжение «движения, переданного сильным человеком»; преемники Петра почти не рассматриваются по отдельности, и даже имена Екатерины I, Бирона, Елисаветы вынесены в примечание.
Вторая половина сочинения — об Екатерине II, чьё правление уже нечто принципиально новое в политическом и нравственном состоянии России.
Павлу — внимание столь же мимолётное, как Анне, Елисавете. Это не новый период, а возвращение Калигулы в «просвещённые времена». Зато следующий период — «царствование Александра» — Пушкин, конечно, считал новым и значительным историческим этапом. Так и ожидаешь, заканчивая чтение «Замечаний», что вот-вот начнётся разбор «дней Александровых прекрасного начала», войны 1812 года, похода в Европу, последующих ожиданий и разочарований.
И. Л. Фейнберг и Б. В. Томашевский стремились определить, какое место мог занимать этот отрывок в «Автобиографических записках», о которых точно известно, что Пушкин вёл их на юге и в Михайловском, с 1821 по 1825 год, а «в конце 1825 года при открытии несчастного заговора… принуждён был сжечь сии записки», так как «они могли замешать многих и, может быть, умножить число жертв».
Чрезвычайно соблазнительно было бы видеть в прекрасной, зрелой исторической прозе «Замечаний» начало автобиографии поэта, нечто вроде исторической экспозиции к ней[771], соблазнительно, но необязательно… Об этом ещё речь впереди, после того, как «будет пройдена» история рукописи и текста.
VI
Быть может (лестная надежда),
Укажет будущий невежда…
Говорилось, что жандармских чернил нет ни на одной странице «Исторических замечаний». Значит, в доме Пушкина этой рукописи не было ни в 1837-м, ни раньше: Пушкин сжёг свои наиболее откровенные бумаги в начале 1826 года, когда ожидал обыска или ареста. Если б «Исторические замечания» были привезены с юга и сохранялись в Михайловском, то непременно бы погибли…
Значит, одно из двух: либо эти листы были привезены Пушкиным в Михайловское и кому-либо переданы на хранение (семье Вульфов? Приезжавшим друзьям?); либо летом 1824 года, отправляясь из Одессы, поэт при себе уж не имел рукописи.
Первая гипотеза кажется маловероятной: у «северных приятелей» Пушкин мог позже десятки раз получить своё сочинение обратно, до 14 декабря 1825 года с него непременно сделали бы списки, но, насколько известно, ни одной копии «Исторических замечаний» в декабристской среде не обращалось. Если же примем второй, «южный» вариант, то остаются два года — с августа 1822-го по июль 1824-го, когда эти шесть листов могли быть кому-то отданы.
Анненков, Е. Якушкин, Афанасьев и Ефремов ссылались, как известно, на «Сборник Н. С. Алексеева», из чего впоследствии заключили, что подлинная рукопись хранилась у Алексеева и благодаря этому избежала встречи с жандармским генералом Дубельтом[772].
Но вдруг в «тетрадке» Николая Степановича (о которой напомнила Наталья Ипполитовна Алексеева) обнаруживается копия с рукописи Пушкина, и тогда становится непонятным, зачем же Алексееву было снимать копию, если у него оставался автограф?
Наша статья началась с того, что пушкинская рукопись «Исторических замечаний» поступила в Лицейский музей в 1910 году из собрания Дашкова. Надо понять, откуда же Павел Яковлевич Дашков получил такой текст?
В Пушкинском доме хранится не только громадное собрание рукописей П. Я. Дашкова, но и несколько десятков переплетённых тетрадей, в которые Дашков почти 40 лет записывал все свои приобретения, вклеивал счета, деловые письма и т. п. На каждом шагу встречаются примерно такие записи: «Бумаги Н. И. Греча. 50 руб. В том числе стихи Гнедича, письма Полевого, Велио, Ф. Глинки, Дм. Языкова, Дубельта, Сербиновича, Ростовцева, Липранди, Лонгинова, Перовского, Даля, В. Одоевского, Корфа, Воронцова»[773].
Или такие:
«Добрейший Павел Яковлевич! Вы можете сделать мне большое одолжение, уступив мне какой-нибудь автограф Пушкина. Мне необходимо теперь услужить им одному господину; со временем я надеюсь достать несколько рукописей Пушкина, но в настоящую минуту мне остаётся только обратиться к Вашему великодушию и доброму расположению ко мне». Подпись: С. Н. Шубинский (издатель журнала «Древняя и новая Россия», позже — «Исторического вестника»). На письме рукою П. Я. Дашкова отмечен сделанный подарок: «Письмо Пушкина Н. И. Гречу с шуткой насчёт гонорара»
