Прометей, том 10 - [158]
Александр — «тень Екатерины».
«Фарса» депутатов (то есть депутаты, собранные Екатериной для обсуждения нового «уложения») напоминала о конституционных обещаниях Александра, о проектах Сперанского и т. п.; Тит, Траян — употребительные имена для прославления Александра, на что Пушкин намекал в своей известной надписи к портрету Дельвига:
Нерон — это, например, Павел, о котором заключительные строки сочинения. Но «Нероны», «Калигулы» — то есть Павел, Бирон… — не так занимают и пугают Пушкина и Дельвига, как «Титы» и «Траяны» — Екатерина, Александр. Тот тип властителя хотя и появляется и ещё появится в «просвещённое время», но для Пушкина главная фигура современности — «властитель лукавый», развращающий своё государство. В литературе 1820-х годов, за редким исключением, почти никто уж не хвалит Тита и Траяна, и с этих завоёванных высот Пушкин смотрит на литераторов 1760-х — 1790-х годов… «Подлость русских писателей[768] для меня непонятна»: «подлость» — на тогдашнем языке — пресмыкательство, самоуничижение. Пушкин говорит о столь близком, личном, что «забывается», в первый и последний раз прямо введя личность автора в повествование («подлость русских писателей для меня непонятна»): заметим — в начале работы, пока речь идёт о временах далёких, повествование — в 3-м лице; но как только начинаются события, ближе задевающие пушкинские времена, появляются «мы», «нас»: «это спасло нас от чудовищного феодализма», «нынче же политическая наша свобода…» «может поставить нас наряду с просвещёнными народами Европы», «предки наши столько гордились…», «беспокойное наше дворянство», «мы видели, каким образом Екатерина унизила дух дворянства», «фарса наших депутатов…»
И вот незадолго до финала — «подлость русских писателей для меня непонятна».
«Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещённые времена могут родиться Калигулы. Русские защитники самовластия в том несогласны и принимают славную шутку г-жи де Сталь за основание нашей конституции: „En Russie le gouvernement est un depotisme, mitigé par la strangulation“». (Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою. Примечание Пушкина.)
Известно, что Пушкин, может быть не имея под руками книги мадам де Сталь «Десять лет изгнания», вольно изложил её «славную шутку», между прочим, заменив «l’assasinate du despote» (убийство деспота) более российским «strangulation» — удушение, удавка (Павел I!).
Присмотревшись к последним, только что процитированным строкам «…Замечаний», можно как будто заметить противоречие:
1) Защитники самовластья несогласны, что в просвещённые времена могут править Калигулы (на которых действует только удавка).
2) В то же время эти самые защитники самовластья считают, что «правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою». Кого же удавливать, если Калигулы невозможны?
Но противоречие мнимое. Пушкин цитирует «защитников самовластья…» несколько иронически: разве посмел бы, например, Карамзин произнести что-нибудь про удавку?
Это как бы за него говорится: то, что он не посмел сказать, за него скажет юный оппонент («оспоривая его, я сказал: „Итак, вы рабство предпочитаете свободе“. Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником» (XII, 306).
Так и слышится примерно такой диалог[769].
— «Россия имеет 40 миллионов жителей, и самодержавие имеет государя, ревностного к общему благу. Если он, как человек, ошибается, то, без сомнения, с добрым намерением, которое служит нам вероятностию будущего исправления ошибок» (132).
— Но, если монарх — изверг, как Иван Грозный в несравненном описании Карамзина?
— «Мудрость веков и благо народное утвердили сие правило для монархий, что закон должен располагать троном, а один бог — жизнию царей» (45).
— Но, если деспот — Нерон, Калигула, Павел, — который сам себя считает и верой и мнением и народом? Что сделает с ним закон и что велит «мудрость веков»?
— «Снесём его, как бурю, землетрясение, язву — феномены страшные, но редкие: ибо мы в течение 9 веков имели только двух тиранов. <…> Заговоры да устрашают народ для спокойствия государей! Да устрашают и государей для спокойствия народов!» (45).
— То есть, Вы хотите сказать, вслед за госпожой де Сталь, что «Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою?»…
Действительно, Карамзин допускал «заговор» как крайнее средство, но «не допускал» цареубийства… В сущности, подавая «Записку о древней и новой России», он почтительно угрожал Александру заговором против реформ Сперанского. Пушкин «договаривает до конца»…
Поскольку сказано «За основание нашей конституции…», то возле «славной шутки госпожи де Сталь» как бы появляется другое её изречение, не менее славное и Пушкину не менее известное:
«Государь, — сказал я ему [Александру I], — ваш характер служит вашей империи конституцией, а совесть ваша — её гарантией». — «Если б это было так, — ответил он мне, — я был бы не чем иным, как счастливой случайностью»
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Данная книга не просто «мемуары», но — живая «хроника», записанная по горячим следам активным участником и одним из вдохновителей-организаторов событий 2014 года, что вошли в историю под наименованием «Русской весны в Новороссии». С. Моисеев свидетельствует: история творится не только через сильных мира, но и через незнаемое этого мира видимого. Своей книгой он дает возможность всем — сторонникам и противникам — разобраться в сути процессов, произошедших и продолжающихся в Новороссии и на общерусском пространстве в целом. При этом автор уверен: «переход через пропасть» — это не только о событиях Русской весны, но и о том, что каждый человек стоит перед пропастью, которую надо перейти в течении жизни.
Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.