Прометей, том 10 - [124]
К 1835 году Нащокин наконец вернулся с женой в Москву, получил и тут же растратил какое-то очередное наследство и спокойно зажил — всё такой же, как и был. Пушкин в то время написал ему: „Рад я, Павел Воинович, твоему письму, по которому я вижу, что твоё удивительное добродушие и умная, терпеливая снисходительность не изменились ни от хлопот новой для тебя жизни, ни от виновности дружбы перед тобою“ (XVI, 4). Слова „виновность дружбы“ подразумевали сожаление поэта, что он не помог Павлу Воиновичу в его житейских передрягах…
В это время снова были вспомянуты „мемории“, задуманные за три-четыре года до того. Нащокин, человек обязательный, про своё обещание помнил и при случае выполнил.
В мае 1836 года Пушкин в последний раз приехал в Москву и в последний раз „забалтывался с Нащокиным“ (домой писал: „Нащекин здесь одна моя отрада“, „любит меня один Нащекин“[631]. 27 мая, уже из Петербурга, Пушкин писал Павлу Воиновичу: „Я забыл взять с собою твои записки; перешли их, сделай милость, поскорее“ (XVI, 121). Нащокин, разумеется, исполнил просьбу с той же точностью, с какой исполнял все другие поручения (добывал денег, приглашал В. Г. Белинского[632], встречался с Чаадаевым…).
Итак, летом 1836 года к Пушкину попал „второй вариант“ нащокинских „меморий“, на этот раз написанных самим автором. Пушкин начал редактировать полученный отрывок, вероятно подготавливая его для печати. Этот текст (как и „Записки 1830 года“) хорошо известен и в своё время был проанализирован Л. Б. Модзалевским[633].
Главные вехи в истории „вторых записок“ Нащокина таковы:
1. После 27 мая 1836 года Пушкин получил несколько страниц „Воспоминаний…“, написанных в виде письма к „любезному Александру Сергеевичу“ (на этот раз — именно „Сергеевичу“, а не „Сергеивичу“).
2. После смерти Пушкина в его тетради находят эти странички, которые поэт начал редактировать, исправляя немало и в то же время сохраняя и усиливая всё „неповторимо-нащокинское“. Л. Б. Модзалевский, очевидно, был прав, утверждая, что Пушкин готовил „мемории“ Нащокина для публикации в „Современнике“. Это видно, между прочим, из того, как Пушкин торопил друга с окончанием и присылкой рукописи.
3. Записки Нащокина с поправками Пушкина оставил себе на память Василий Андреевич Жуковский, просматривавший бумаги умершего поэта (вероятно, Жуковский испросил разрешение у Нащокина, а тот согласился, потому что после гибели Пушкина был подавлен горем и не видел уж никакого смысла в продолжении записок).
4. Сын Жуковского подарил пушкиниану своего отца известному коллекционеру и собирателю пушкинских автографов А. Ф. Отто (Онегину), обосновавшемуся в Париже.
5. Вместе со всем собранием Онегина рукопись Нащокина попала в конце 20-х годов в Пушкинский дом, а в 1935 году была опубликована[634].
Итак, до последнего времени были известны Воспоминания Нащокина, записанные Пушкиным в 1830 году (назовём их условно первой редакцией) и Воспоминания Нащокина, написанные им самим, но отредактированные Пушкиным (1836 г. — вторая редакция). Иных „меморий“ Нащокина, казалось, не могло быть — ведь вторую редакцию Пушкин читал уже у „гробового входа“… Л. Б. Модзалевский догадывался, однако, что, может быть, не все нащокинские записки обнаружены. Между прочим, П. И. Бартенев, после посещения Нащокина 10 октября 1851 года, записал: „Отрывки биографии *** — самого Нащокина. Он показывал мне свои записки, которые Пушкин сократил и переделал в этих маленьких отрывках“[635].
Понятно, „Отрывки биографии ***“ — это первая редакция записок Нащокина (1830 г.), опубликованная в 1841 году в XI томе посмертного издания сочинений Пушкина. Однако из сообщения Бартенева следует, что у Нащокина дома хранились ещё какие-то его записки. М. А. Цявловский, комментируя это сообщение, писал: „Рукопись записок Нащокина, которую он показывал Бартеневу, теперь неизвестна“[636].
„Неизвестную рукопись“, понятно, можно было считать пропавшей вместе с некоторыми другими нащокинскими бумагами, имевшими прямое или косвенное отношение к пушкинскому наследству. Известно, что Нащокин, свято почитая и оберегая память Пушкина, сочетал это бережение с характерным, чисто нащокинским небрежением. Павел Воинович относился к одной из двух категорий пушкинских современников, внутренне совершенно противоположных, но внешне парадоксально сходных: к категории людей, чьё отношение к Пушкину было независимо или мало зависимо от его литературного таланта. Первая группа таких людей — ближайшие друзья; вторая — это верхи, свет. Там в Пушкине видели не столько гениального поэта, сколько „камер-юнкера“, „светского человека“, „мужа Натальи Николаевны“, иным — симпатичного, другим — безразличного, третьим — неприятного.
Нащокин, конечно, знавший и тонко ценивший пушкинскую поэзию, в то же время несравненно больше знал и любил Александра Сергеевича „как такового“. Может быть, Пушкину не хватало именно таких друзей, которые любили бы его книги, но ещё больше — его самого…
Эти два полюса любви и нелюбви к великому поэту, разумеется, представлены здесь несколько упрощённо, но они существовали, а поскольку „наши недостатки — продолжение наших достоинств“, то из особенного взгляда Нащокина на Пушкина вытекает и следующий его взгляд на пушкинские рукописи:
