Прометей, том 10 - [113]
Пришлите мне или поручите Льву прислать мне ваш адрес. Сущее наказание писать какому-то третьему лицу, когда сердце переполнено друзьями. У меня ужасный кашель, который начался в то время, когда вы пришли ко мне вчера. Я лелею его как драгоценное воспоминание! Зонтаг[535] очень аплодировали. Она вроде Фодор[536]. Она удивляет, но не трогает меня. Послушайте Петрорани, Паста[537], Рубини[538], Давида[539], и ваши нервы затрепещут и сердце стеснится, его охватит страх за тех, кого ты любишь, и, кажется, отдал бы жизнь, чтобы снова оказаться вместе с ними. Голос Зонтаг напоминает слишком придворные салоны и „Упражнения“ Маурера[540].
Вот пришли Долли и Катрин, обе передают вам сердечный привет. Поручаю вас, дорогой, святой деве и всем добрым ангелам!
Посланница[541] просит вас напомнить о ней князю Вяземскому.
Четверг, 14-го»[542].
Письмо, законченное 14 августа, писалось не один день. Начато оно на другой день после прощального визита к Хитрово Пушкина перед его отъездом («когда вы пришли ко мне вчера», — пишет она, то есть 10 августа), когда он уехал в Москву или, может быть, накануне его отъезда.
Елизавета Михайловна старается держать себя в руках. Пишет, что она понимает, как он счастлив сейчас и как поглощён своим счастьем… Она сообщает ему свежие политические новости из Франции, говорит о концерте модной певицы… Но — почти помимо её воли — у неё вырываются отчаянные признания о «фанатической старухе» (как безжалостно она себя называет), которой суждено «одряхлеть от душевного страдания»; пишет она о том, что хорошее пенье вызывает у неё «страх за тех, кого ты любишь, и, кажется, отдал бы жизнь, чтобы снова оказаться вместе».
Она не может скрыть своей неизбывной любви к Пушкину и своего мучения при мысли о его женитьбе.
Пушкин отозвался на это письмо незамедлительно — дружеским и доверительным письмом.
«Как я вам признателен за ту доброту, с которой вы посвящаете меня в европейские события!
Здесь никто не получает французских газет, и в области политических мнений оценка всего происшедшего сводится к мнению Английского клуба, решившего, что князь Дмитрий Голицын[543] был неправ, запретив ордонансом экартэ[544]. И среди этих-то орангутангов я принуждён жить в самое интересное время нашего века! К довершению всех бед и затруднений умер мой бедный дядя Василий Львович[545]. Надо признать, что ни один дядя никогда не умирал более некстати. Моя женитьба откладывается ещё недель на шесть[546], и, бог знает, когда я смогу вернуться в Петербург.
„Парижанка“[547] не стоит „Марсельезы“[548]. Это водевильные куплеты[549]. Мне смертельно хочется прочесть речь Шатобриана в защиту герцога Бордоского. Это были опять прекрасные минуты для него. Во всяком случае, он теперь снова в оппозиции. В чём оппозиция „Temps“, хочет ли он республики? Те, которые её только что хотели, ускорили коронацию Луи Филиппа[550]; он обязан им дать места камергеров и пенсии. Брак г-жи Жанлис с Лафайетом был бы вполне уместен, и венчать их должен был бы епископ Талейран[551]. Так была бы исчерпана революция[552].
Прошу вас повергнуть меня к ногам графинь, ваших дочерей, и принять уверение в моей преданности и высоком уважении.
Пушкин
21 августа. Москва» (XIV, 108 и 415).
Как характерен для Пушкина этот страстный интерес к европейским событиям! Равнодушные к политике люди для него орангутанги…
Горьким сарказмом окрашена фраза Пушкина, завершающая шутку о браке мадам Жанлис с Лафайетом и о венчании их епископом Талейраном: «Так была бы исчерпана революция!»
Дальнейшие ответы Пушкина на письма Елизаветы Михайловны Хитрово почти все написаны в 1831 и 1832 годах. Они окрашены тем же искренним дружеским тоном. Он пишет ей о волнующих его политических вопросах в ответ на французские газеты, которые от неё получает, о польских делах, о смерти Дельвига, о своём непонимании успеха «Бориса Годунова» в Петербурге, о равнодушии Москвы к политическим новостям, о выходящих французских и русских романах.
Высказывается Пушкин о романе Стендаля «Красное и чёрное», который он высоко оценил («умоляю вас, пришлите мне второй том „Красного и чёрного“. Я от него в восторге» — XIV, 426) едва ли не первым из его читателей, и о некотором разочаровании в этом произведении в дальнейшем («„Красное и чёрное“ хороший роман, несмотря на фальшивую риторику в некоторых местах и на несколько замечаний дурного вкуса» — XIV, 172 и 427).
У Хитрово Пушкин просит новых французских книг, среди них и запрещённые в России, они нужны ему для предпринятой им истории Французской революции.
Он посылает Хитрово свои стихи, обращённые к Кутузову, её покойному отцу.
Насколько дружеским, порой несколько церемонным был тон писем уже женатого Пушкина к Хитрово, настолько фривольны и ироничны были беглые упоминания о ней в письмах к Вяземскому. Пушкин поддерживал этим тоном стиль своего корреспондента, а отчасти давал выход и своей любви к каламбурам, к красному словцу.
«Лиза голенькая пишет мне отчаянное, политическое письмо» (2 января 1831 г. — XIV, 140).
«Элиза приготовляется к смерти мученической и уже написала мне трогательное прощание» (письмо писалось во время эпидемии холеры, 3 июля 1831 г. — XIV, 187).
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.