Прокол - [34]

— Неужели?! А эта одинь, случайно, не та малюсёная извращень, которая превратила в поистине содомскую оргию мои невинные старания всего лишь вернуть себе свою родную рубашь?

* * *

Лишь позже мы вычислили, что тем утром родилась мама. В смысле, я — мама.

Вдова одиннадцатого сентября

Джоанна пьёт виски. Со льдом. В одиночку. С материальной точки зрения. С ментальной — вдвоём. С Джоном.

Она отмечает день своей кончины. Вернее, их. Хотя тело её продолжает беспрепятственно существовать уже двадцать лет с того злополучного дня, да и Джон не в тот же день ещё покинул этот свет, Джоанна считает одиннадцатое сентября нового тысячелетия датой их совместного ухода. По вине Джона. Во что она постепенно устаёт не верить. Последняя на всём белом свете.

На экране перед ней, как всегда в эту годовщину, мелькают опять всё одни и те же апокалиптические сцены. Самолёт за самолётом пронзает небоскрёбы, один за другим. Раздаются взрывы. Люди с неверием смотрят в небо.

Джон в это верил. Что такое сейчас грянет с ясного неба не на экране, а в были.

Она чокается с улыбающимся лицом молодого Джона. Стакан звенит о стекло портретной рамы. Джоанна горько ухмыляется, как каждый год, опять ловя себя на мысли, что бьёт стакан о любимое лицо, надо бы лучше фотографию Джона с поднятым бокалом. Но нет такой. Ни одной. Джон не пил. Вообще. Как и молодая жена его.

Она бросает взгляд в загробно-седое зеркальное отображение. Нет, давно она не пара Джону, в его улыбающиеся, искрящие здоровьем и счастьем сорок семь похожему на тридцатипятилетнего с первой пикантной сединкой у виска.

На экране два небоскрёба уже пламенятся, выкидывая в воздух чёрные тучи смертельно ядовитого дыма. Как всегда в этот день, Джоанна старается тому поверить. Долгие годы этой лишь верой она и живет. Верой Джона. От которой, правда, он сам отказался. Но она — ни в какую. Отчаянно держится за это. Хотя постепенно, разумеется, трезвый рассудок берёт верх.

Самолётами управляют террористы, прошедшие какие-то курсы, дабы врулить прямо в дома, таким образом наплевав на всю нацию, хотя заодно, естественно, и погибнув. В первое время после того злосчастного дня подобная версия на полном серьёзе даже рассматривалась во всех мировых СМИ, но была однозначно и безвозвратно опровергнута экспертами всевозможных сфер. Не говоря уж об абсудрности самой этой теории глобального заговора против мирного американского населения, такое было бы неосуществимо даже чисто технически. Не может человек так просто вот научиться без помощи диспетчеров и навигационных установок аэропорта попадать неуклюжим пассажирским кораблём на лету прямо в узкое и низкое — по авиационным меркам — здание, это смешно, это как, пнув ногой, попасть мячом в баскетбольную корзину. Такое может себе представить только насмотревшийся боевиков да мультиков пацан, не генерал же военно-воздушных сил, опытный лётчик-испытатель!

Джоанна наливает себе и опять чокается с улыбкой Джона. Но — вон, смотри, говорит тот в ответ, попадут же! И впрямь: в этот момент на экране третий самолёт врезается прямо в полую медную богиню на острове. А та — стойкая, однако: лайнер разлетается вдребезги, а у женщины лишь факел выпадает из руки. Статуя Свободы — это никакой не офисный улей, это — сама наша нация, сильная и непобедимая.

Часть правды в происходящем на экране есть. В тот день террористы захватили четыре самолёта и, то ли собственноручно, то ли угрожая пилотам, направили мирные воздушные корабли к разным аэропортам. Их требования были еще не ясны, следовало выждать, пока сядут и начнут переговоры. А тогда уже дело техники — взять, легко и профессионально, без шума, пыли и жертв. Но самолёты сперва как-то отклонились от всякого понятного курса, якобы в сторону центра города. Что не так уж и удивительно в этой ситуации, тем более, если действительно ими управляли сами неумелые террористы. Однако тогда поступили эти безумные сведения от якобы разведчиков, якобы террористы собираются таранить Манхеттен: небоскрёбы и Свободу.

Джоанна никогда не узнает, что там творилось в верховном командовании. По неофициальной версии, панике поддалась значительная часть высшего начальства, не только Джон. Но именно Джон, непосредственно он, отдал приказ. И не то, чтоб просто единолично, без обсуждения, нет: аж прямо вопреки заданию сверху — ни в коем случае не допускать человеческие жертвы.

Джон допустил. Одним своим беспрекословным генеральским словом. Просто так, с лёгкостью косули.

Тогда казалось, что эта ужасная ошибка навсегда войдёт в историю как страшнейшее преступление двадцать первого века. Но не тут-то было: успело вырасти целое поколение, которое о событиях одиннадцатого сентября даже не слыхало. Что и вполне естественно: далеко не так, чтоб нация гордилась и сильно популяризировала этот всемирно известный, но уже частично подзабытый ужас и позор.

В тот раз полетело всё командование. Кто лишился должности и погон, кто — и свободы. И те, кто сверху не донадзирал, и те, кто снизу слепо выполнял. Всё происходило быстро и решительно: не по-граждански, нет — по-джоновски. Высшую меру трибунал вынес только ему и четырём непосредственным исполнителям, испачкавшим свои собственные руки о кровавые пульты управления снарядами. Но потом тех помиловали, ибо на самом деле всё это бедствие ведь сотворил лишь один-единственный человек — генерал Джон Хейз, самовольно переломивший цепь от вышестоящих приказов до нижесидящего исполнения. Просто словом, крови вообще не коснувшись.