Проклятие Звёздного Тигра. Том II - [12]

То был первый день Знака Огня. Я был так уверен, что не мог думать о другом, заниматься другим. Узор сиял перед глазами, струился в жарком летнем воздухе. Он молил: дай мне дыхание! — и я вошёл в Кружева и выделил — вплёл — создал: песней, ароматом лесных трав, стремлением и прохладой, страхом и страстью неведомого мне сердца, близостью и непреодолимой бездной… Как беден язык слов!

Узор не был призывом к Пламенеющему. Не был и указателем (я хотел спеть указатель, но оказался бессилен). Скорее, открывал он возможность, близость во времени, а не в тарах; впрочем, я не уверен. Узор (если я угадал Знак Огня) должен был явить мне, сколь вероятно, что Пламенеющий будет возле Творителя этим летом. И едва я вдохнул в него голос — он ожил яростно, неукротимо, оглушая меня, разрывая в несвязные ноты стройную песню моего Поля. Ясное небо в единый миг затянуло грозовыми тучами, задул резкий холодный ветер — летний день сменился ненастным, будто выдернутым из зимы. Но я заметил это позднее, когда течение песни было разорвано. Тогда же — не ощущал ничего, кроме узора, поющего вокруг — во мне — для меня — мною… что свидетельствовало неоспоримо: вероятность сближения не просто велика, сближение реально. И не в туманном будущем. Неистовый крик узора утверждал: оно свершается здесь и сейчас. Сегодня и в моём Поле. В моём Джалайне.

Узор подхватил меня, как пушинку. Он властвовал — мне надлежало подчиняться. Огонь, который я искал, был рядом. Я стремился к нему всем сердцем, всей Чар, каждым завитком узора и каждой нотой песни; я уже не пел, я даже не кричал — остался лишь шёпот: приди. Откройся, Огонь, приди к своему Творителю! И если я верно определил свою роль, свою судьбу — сейчас он приближается.

Тишина была болезненной, как удар бичом по обнажённому телу. Песня оборвалась неожиданно — я не успел ни выйти, ни защититься, ни даже понять, что произошло. Если бы он не вошёл так внезапно, не причинил мне столь сильной боли, не прервал именно эту песню именно в этот миг… Но случилось то, что случилось, и мои ошибки навеки вплетены в ткань Сумрака. О да, мальчик Джаэлл не заслужил столь сурового наказания, и поступил он, в общем, правильно, а мои действия далеко не безупречны… и лишь когда стук копыт перестал отдаваться в ушах, подумал я: не был ли растерянный, перепуганный мальчик, стоически выносивший боль, — тем, кого я искал. Не нашёл ли я своего Пламенеющего — и не понял, и почти готов был убить… Почему раньше не задал я себе столь очевидный вопрос, не связал поистине обжигающую нашу встречу с моим неведомым Огнём? Всё просто: другой огонь обжёг меня куда больнее. Он пылал с того мгновенья, как я услышал в голосе незнакомого ребёнка его голос, узнал изящную дерзость и красоту мелодий, столь хорошо знакомые мне… воспитанные мною. И этот огонь вмиг сжёг благоразумие, что бывало, увы, нередко. Ярость запалила меня, как высушенную древесину, и в ярости я сделал все до единой глупости, какие только успел. Кроме одной: я не пробовал вступить в бой. Победить его — даже в собственном Поле — я бы не смог. Ченселин всегда был сильнее.

Он сразу назвал имя: Джаэлл. Ученик Ченселина Тариса. Почти мой ученик. Какое прозвище ждёт учеников моего Чена? «Дети боли Каэрина». И верно, боли хватало и детям, и учителю! А вот мальчик Чена, Джаэлл, к боли не привык, хотя явно шёл на Четвёртую Ступень. Но защищался неплохо. Мягко и незаметно, как Чен в своё время. И его попытку сразиться я заметил не сразу. Талантливый мальчик.

Почему, ради Мерцанья, этого я не сказал его Магистру — моему Ченселину, моей гордости и боли — с таким спокойствием взирающему на мой гнев? Он коснулся слишком глубоких струн, когда встал на колени и обратился ко мне как к учителю, он всегда умел превращать моё сердце в глину… а меня — в идиота. Именно ему я мог открыть правду: тайн моих он знал уже предостаточно. И именно ему зачем-то солгал. Даже если он не понял (а тут ложь просто слепила глаза!) — мальчик ему, конечно, рассказал.

После я долго гадал, что задело меня больнее — его готовность к бою, изящно-ядовитое напоминание о враждебности Брэйвина… или просто его лицо… или нелепая уверенность: он и есть Пламенеющий. Мой лучший ученик, мой надменный Луч, сотворённый мною… изменивший мне. Холодный, гордый, не сознающий своего могущества Ченселин. Одинокий, юный, такой неопытный мальчик. Я держался с ним оскорбительно, насмехался над ним, а сам страстно желал сказать: дитя, ты идёшь по волоску над бездной, доверяя человеку, чьим именем пугаешь меня… друга. А он — друг ли тебе? Даже тому, чья судьба мне безразлична, не посоветовал бы я доверять безоговорочно Верховному Магистру Тефриана!

Он ушёл, не оглядываясь, с Джаэллом на руках, и ускакал стремительно, как узник, освобождённый из темницы. А я смотрел ему вслед, чувствуя себя безумцем, поджигающим собственный дом. Мой Пламенеющий (я ещё не думал, что им мог быть Джаэлл) покидал меня в гневе — и я отпустил его. Он наконец-то пришёл ко мне — и что я натворил? Вышвырнул его за порог; и на его лице была написана решимость никогда сюда не возвращаться. Никогда не искать встреч и бесед со мною. Его ученик