Проклятие Раффы - [23]

— Скажите… — Осмелился спросить я, — а почему всё закончилось именно так? Ведь покровительство Раффы… Должно было защищать их от всех внешних воздействий?

— А оно и защищало… От всего, что было сильнее их… от всего, чему они не могли противостоять… От случайных ударов судьбы — от Хаоса…

— Так в чём же дело?

— Если бы он слушал меня чуть более внимательно, — спокойно заметил старик, — то знал бы, что никто, кроме него самого, не может оградить человека от происков Диа…

— А… кто такой этот Диа? — Заинтересовался я.

— Искуситель. — Немного пожевав губами, ответил старик. — Он может сделать с человеком всё, что угодно; но — лишь играя на его пороках — совращая, искушая… Проделкам Диа подвластны сластолюбцы, чревоугодники, себялюбцы, сребролюбцы… и прочая погрязшая в пороках братия… Человеку, который может быть выше своих слабостей; тому, кто служит любой — лишь бы только чистой да высокой — цели — Диа не может толком навредить.

— Почему?

— Не имеет возможности. Не умеет. Не вправе. — Ухмыльнулся старик. — Таковы правила игры. Он умеет только искушать. Тех, кто поддаётся искушениям…

— Так, значит, цыганка…

— Конечно… — Вздохнул монах. — Он просто раздавил этого мальчика… Который, к сожалению, так и не вырос… И, что обидно — так ничего и не понял… Ну, да ладно — мне пора… — Вздохнув, засобирался старик. — Мне ещё предстоит осознать… преподанный мне… урок… — И он неторопливо пошёл прочь, снова слишком быстро исчезнув за горизонтом…

* * *

— И ты его больше никогда не видел? — С едва заметным оттенком разочарования в голосе, смешанным, однако, со слабой надеждой, осторожно спросила деда сестра.

— Как сказать, — хмыкнув, качнул головой он. — Скажем так: эта история для меня на этом не закончилась.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что она имела неожиданное продолжение… — Дед какое-то время сосал трубку, задумчиво глядя вдаль. — В ту ночь я долго не мог уснуть. — Начал наконец говорить он. — Уже серело, когда мне всё же удалось забыться тяжёлым сном… Если не сказать — кошмарным… Не потому, что был он с кровавыми подробностями, а потому, что я почему-то невольно боялся старика…

— А тебе приснился именно он? — В один голос выпалили мы с Аннике. Дед молча кивнул: дескать, нетрудно догадаться…

— И… Что же? — Не выдержал я.

— Ничего, — пожал плечами дед. — Мы говорили…

— О чём? — Снова спросили мы в один голос.

— О многом… — задумчиво, будто что-то припоминая или пытаясь переосмыслить, вздохнул дед.

— Ну, например? — Настаивала сестра.

— Ну, например… — дед лукаво прищурился, — сначала я, пытаясь разыгрывать старого морского волка — чтобы скрыть дрожь в коленках — сразу же потребовал у него ответа: как это ему удалось дважды, по сути — у всех на глазах, продефилировать прямо в море и спокойно исчезнуть за горизонтом… Потом я тоном прокурора спросил, зачем, всё же, он, по сути дела — убил механика… "Ведь не станешь же отрицать, что убил?" — заявил ему я. Монах вздохнул: "Не стану. Но и утверждать — тоже не буду… По крайней мере, я его за собой не звал". "Но как же ты это проделал?" — Недоумевал я. Монах вздохнул: "Это всё — серые тени… Пойдём, выйдем на воздух — поговорим…". И мы пошли. Я так и не понял, да и до сих пор не пойму — во сне это было или наяву… Наверху к нам присоединился боцман. Я потом, помнится, ещё подумал, что ему, видимо, тоже не спалось… А тогда я был благодарен судьбе за то, что не остался с этим монахом один на один. Позже мне пришло в голову, что, может, судьба здесь и не при чём, а просто монах, чувствуя мой страх перед ним… Не знаю.

* * *

— Серые тени? — С изумлением переспросил тогда я. — А это ещё что за штука? — Признаться, мне тогда показалось, что монах попросту морочит мне голову. Но тот был абсолютно серьёзен. Не оценив должным образом моего изумления, он, вздохнув, начал медленно и тихо рассказывать:

— Серые тени возникают всякий раз, когда человек творит какое-то из ряда вон выходящее, безумное, бессмысленное, непомерное зло… Это — сознательные сущности, действующие в интересах сил зла, охотно провоцирующие нас на содействие им, чаще всего — из страха… Хотя они могут использовать и иные пороки, например — лень, алчь, самолюбие, чревоугодие, самомнение… для них это не принципиально…

— Нет в мире большего порока, чем трусость… Ибо она предполагает невозможность Любви… — Вынув трубку изо рта, медленно и тихо произнёс вдруг боцман. — Я уже не помню, где и когда впервые услышал это — но… — он тяжко вздохнул, — жизнь неоднократно предоставляла мне возможность убедиться в этом… — Старик, едва заметно кивнув, вёл дальше:

— Всякая серая тень, будучи однажды выпущенной, существует дальше сама по себе, продолжая подпитываться отрицательной энергией… в основном — породившего её субъекта… В случае, если он больше не творит зла — она ещё живёт какое-то время, создавая разные пакости да неприятности лишь для него и его ближайшего окружения: на большее у неё, как правило, просто не хватает сил, которые, к тому же, медленно тают… Если же он продолжает в том же духе — она крепнет, набирается сил и может заметно расширять круг своего внимания… В который попадают всё новые и новые люди. Её основная цель — провоцировать их на творение зла. Проблема её при этом состоит лишь в том, что она, по сути своей, есть сущность нематериальная… — монах на секунду задумался, затем, тряхнув головой, поправился: точнее — немолекулярная… Люди из мира науки, кстати, относят её к классу "мыслеформ" — что, в общем случае, не вполне корректно… А, не будучи сама материальной, она не имеет прямой власти над материальными объектами… точнее — над объектами, созданными на молекулярной основе… И, чтобы добиться такого воздействия, она должна, например, заставить обладающий сознанием материальный объект, внушаемый или поддающийся на провокации, сделать то, что ей нужно…