Проклятие Раффы - [22]

— Монах!.. — Парень выдохнул это слово одним махом, будто бы влив в него всю накопившуюся за эти годы ненависть. — Ну, погоди же… — И он, сорвавшись с места, пьяными шагами двинул вдоль борта. Нам показалось, что там действительно мелькнула какая-то тень. Это действительно было похоже на уходящего на бак старика в плаще с капюшоном. Только шёл он как-то странно — неторопливо, не спеша — но, в то же время, перемещаясь слишком быстро… Я бы сказал — непропорционально быстро… Судя по движениям его фигуры, он сделал никак не более десяти совсем небольших шагов, но переместился при этом почти до капитанского мостика — а это почти пятьдесят метров… Парень нёсся за ним, вложив в этот бросок всю силу своего негодования — но никак не мог его догнать. Наконец, добежав до бака и продолжая, видимо, видеть впереди монаха, он ринулся в море… Что-то глухо ударило о борт, прошумело вдоль ватерлинии… ударилось о винт… На секунду натужно взвыли машины… Судно дёрнулось, покачнулось, что-то скрежетнуло в машинном отделении, и всё снова стихло — только шелест воды за кормой да ровный гул машин…

— Слава Богу — винт, кажись, выдержал… — Вынув трубку изо рта и тревожно прислуживаясь к шуму машин, произнёс боцман.

— Не факт… — Возразил старый матрос. — Надо бы застопориться да оглядеть — не оказалось бы трещин… — Боцман согласился:

— Утром посмотрим. Чья вахта будет? — Про механика никто ничего не говорил. Удручённые слушатели начали потихоньку расходиться. Вскоре у борта остался только один старик… В плаще… С капюшоном… "Монах?!!!" — Изумлению моему не было предела. Почему-то мне захотелось убежать. Спрятаться в кубрике. Закрыться. И никого не впускать. Я не успел этого сделать. Меня остановил спокойный голос монаха:

— Пожалуй, так будет проще для него… Он оказался слишком слаб для пути, который сам выбрал… А жаль… Они так хорошо смотрелись вдвоём… И мне так хотелось посмотреть на их детей… — Тихо проговорил он. — Что ж — и мне будет урок. Ещё один. Ещё одна ступень понимания… — Вздохнул старик.

— Вам хотелось посмотреть на их детей… — Задумчиво глядя на него и понемногу смелея, повторил я. — А почему… было бы не завести собственных?

— В своё время я это сделал… Вздохнул старик. Да только это не принесло мне счастья…

— Почему?

— Не знаю… Видимо, я совершил тяжкий грех, убив любовь…

— Убив любовь? Что это значит?

— Я влюблялся в детстве неоднократно… — Пожевав губами, задумчиво произнёс старец. — И всякий раз неизбежно испытывал разочарования, убедившись в "приземлённых" чувствах и понятиях "объекта любви"… И, тем не менее — спустя некоторое время, опять восторженно влюблялся… Казалось, судьба хотела отучить меня восторгаться, отучить влюбляться, отучить любить… Наконец я встретил девушку… которая была чиста, как снег зимой… В своих помыслах, взглядах, принципах… она была чище, выше меня… А я впервые вдруг чётко осознал, что она для меня просто недосягаема… В частности, после того, что ей обо мне наговорили… И тогда я испугался. Я отказался от любви. Я убил её в себе, уничтожил — не дав родиться. Я просто понял, что, дав ей окрепнуть, я навсегда стану её рабом. Я потеряю рассудок. Но — я не смогу сделать эту девушку счастливой — в сравнении с ней, с красотой её души, теперь уже мои взгляды и помыслы казались мне приземлёнными… И я оставил её. Я написал ей письмо — признание в любви. В прошедшем времени. Я подарил ей свои лучшие, самые дорогие мне книги о Любви… И я просил её не вспоминать об этом — никогда. "Прости, но… для меня ты слишком неземная…" — эта фраза любимого мною поэта была ключевой в том письме… Я понимал, что она для меня недосягаема и пытался убить в себе любовь к ней… Иногда мне казалось, что мне это удалось… А порой… Я до сих пор сомневаюсь в этом…

— И… чем это кончилось?

— А это не кончилось… — Вздохнул старик. — Потом я встретил свою будущую жену. Мне казалось, что я любил её… Я всю жизнь боялся, что она меня бросит. Я уговаривал её рожать детей — втайне надеясь, что дети заставят её оставаться со мной… Глупец… Зачем мне это было надо? Дети выросли — и я понял, что я чужой среди них. Чужой в своей семье. Я никому не был там интересен, никому не был нужен. Они презирали меня — не знаю, за что. Забывая о том, что едят мой хлеб… я же не смел и заикнуться об этом… Жена не работала ни одного дня с момента рождения первого ребёнка — но относилась ко мне примерно так же: как к неизбежному злу, сопровождавшему поток поступающих денег. И — в глубине души презирала меня… За что? Я не знаю… Я встречал женщин, которым я нравился — а они нравились мне… и я радовался, когда они находили, наконец, свою вторую половину — не меня… Я радовался за них — несмотря на то, что при этом мы с ними навсегда расставались… Многих из них я потом забыл — как тех, в ком разочаровывался в юношестве, так и тех, за кого радовался в зрелые годы… Но ту, любовь к которой я сознательно убил — я не могу забыть до сих пор… И — почему-то уверен, что она страдает… Что её душа также не смогла найти покоя в этой жизни… И всё чаще я задумываюсь: как знать — может, это презрение семьи ко мне и было платой за то убийство? Убийство любви… Это презрение заставило меня покинуть свой дом, как только выросли дети, как только они почти перестали нуждаться в моих деньгах. Я бросил всё, ибо не мог уже больше этого выносить, и отправился странствовать… В пути я многое познал, многому научился. Я всегда был один. Нельзя сказать, что я был обременён нехваткой средств — моя предшествующая деятельность позволяла мне теперь жить лишь на проценты, набегавшие на моих счетах… Перебираясь на новое место, я мог купить себе жильё и осесть там на время, затем — продать и отправиться дальше… Собственно, так я обычно и делал. Встретив Айше, я поселил её у себя — ибо она напоминала мне ту, единственную… Когда же она нашла свою любовь — я снова, как и прежде, кинулся, как мальчишка, "помогать" ей, хотя давно уже был отягощён знаниями и убелён сединами… Хотя никто меня об этом и не просил… В результате я, по сути, убил её — живую копию моей юношеской мечты… Которая до сих пор, быть может, живёт где-то, проклиная мою глупость… А я получил очередной урок в этой жизни… — И монах замолчал, медленно перебирая чётки.